Часть 3. Пятая стихия
17
Солнце, вспыхнув, коснулось звёзд,
Его жаром их свет усилен.
Растревожился Алконост,
Беспокойством охвачен Сирин.
Алконоста тоскливый крик
Подхватил и возвысил Сирин,
Но пророческий их язык
Непонятен и тёмен в мире.
18
Отъединенье – родовые муки,
И сердце рушит рёберную клеть,
И по боку все трюки и науки
Как выжить, сохраниться, уцелеть.
Земля слепа, как очи Олоферна,
И, как Юдифь, неистова душа.
С тоской и радостью, сомнением и верой
Она решилась на последний шаг.
Сияет свет сквозь дыры и проломы
На лобном месте, где таилась жизнь.
Душа рождает молнии и громы,
А тело рвётся из последних жил -
Её схватить, запрятать – не расстаться
И ощутить, как бьётся боль в висках,
Наполнить смыслом опустевший карцер,
Утихомирить в костяных тисках.
19
Душа не тяготит весов и легче
Себя самой, податливей медузы.
Не сёстры и врачи ей раны лечат
И не они освободят от груза
Прошедшего, и пролежни страданий
Ещё свербят и мучают, как прежде,
Покуда не возьмут последней дани
Земля и глина на границе между
Землёй и небом. Кости не расскажут,
Как маялись, страдали и любили,
Как проглядели (опытные стражи!)
Ростки и оперенье лёгких крыльев.
20
А небо тяжелее, чем вчера,
С деревьев вместо листьев спала кожа,
И мы не отличаем вечера
От ранних утр, и мы уже не можем
Сказать, который день, который час,
Который месяц – календарь заброшен,
И долгий путь, не пройденный до нас,
Давно истоптан, запылён, исхожен.
А облачный и огненный столбы
И та дорога, где плескались ветры,
Мы знаем, что ведут в тартарары,
И мы её проходим метр за метром.
Один из нас, скрививши смехом рот,
Последний метр на брюхе по-пластунски
Из рая этого переползает в тот,
И голосами ангелов коснулся
Затвор винтовки…Розовый туман…
Как в киноленте замелькали кадры…
Пусть это рай, кино, самообман,
Но рухнула последняя преграда,
И на ресницах замерзает соль,
И тело не рванулось к перекличке.
Она пришла – не бледная с косой,
А первая любовь твоя с косичкой.
Привидится такое чудо вдруг:
Ослеп и видишь, умирал и ожил,
Когда ни ног, ни головы, ни рук,
И память окаянная не гложет,
И совесть, сердцеедка, не грызёт,
И легче пуха птичьего летаешь.
Был труден и тяжёл отрыв и взлёт,
Зато теперь – всё дальше, дальше, дальше…
21
Первый шаг с обрыва в пустоту,
Где царствуют и правят Гамаюны,
И тела нет, но что же на ветру
Терзается, как порванные струны?
Нога дрожит, но вот уже рука
Легчает и прозрачнеет, крылится,
И мягко наплывают облака,
Но где-то слева продолжает биться.
Зачем кричать? – Но глупая гортань
Сама себе преграда и помеха:
И долгий звук (а может кровь из ран)
Пульсирует, но не рождает эха.
22
Глобус неба таинственно-пёстрый
Ты крутил и рассматривал в детстве,
А теперь осознал и воссоздал
С адресами планет и созвездий,
Когда сам стал сияющей точкой
На одном из его полукружий,
Недоступной для взгляда и почты,
Для предательств, злодейств, равнодуший,
Для всего, что кололо когда-то,
Обжигало, смущало, кружило.
Ты не помнишь: летел или падал,
Только помнишь, как дёргались жилы,
А потом каменели и мёрзли,
Застывали в тоскливом блаженстве,
Ты убит или заново создан?!
Но не волен ни в звуке, ни в жесте…
23
ни шёпота, ни шороха, ни всплеска
не отразится за твоей спиной,
ты покидаешь суетное место,
которое здесь названо землёй.
Лишь только воздух мёрзлый всколыхнётся,
внезапно растревоженный пальбой,
стреляли в спину, а попали в солнце,
и вздрогнул необученный конвой.
А ты ушёл. И опытным овчаркам
Не отыскать петляющих следов.
Не ангел голосил, а ворон каркал
Над стылым телом, угодившим в ров.
24
Отбившихся от стаи волчьей,
Всех непутёвых, не от мира
Судьба за волоса сволочит
И скинет в братскую могилу.
Какой-нибудь дурак блаженный
На балалайке песню сложит
О всех невинно-убиенных,
Укрытых грязью и рогожей.
И спляшет на костях вприсядку,
На диво солдатне жестокой,
Растянет хриплую трёхрядку
И перекрестится широко.
То ли гармонь и балалайка,
А то ли Алконост и Сирин…
Но знают мёртвые, что рай-то
Укрыт рогожей под осиной.
25
С таких заоблачных окраин,
Которые не видит глаз,
А люди именуют раем,
Тем, что не здесь и не сейчас,
Раздался голос: светлый Сирин
Запел о радости такой,
Которую не сыщешь в мире,
А следом зазвучал другой:
Тоскливый Алконост зашёлся
О тех, кто здесь и кто сейчас
И кто рождён увидеть солнце,
Невыносимое для глаз.
И утром на заре на ранней
Сливались двое в унисон.
Один из них любовью ранен,
Другой печалью вознесён.
Восьмой невыразимой нотой,
Озвученной на пиках гор,
Сливались дерзостно и кротко
Два голоса в один аккорд.
26
И ответно из дальних низовий
Поднимается голос высокий,
И дрожат в нём кристаллики соли,
Как в пророчествах древних пророков.
Голос знает, что значат печати
На устах – это липкие руки,
Голос знает, что значит начать и…
Захлебнуться на первом же звуке,
Как на первом глотке из колодца,
Как на слове любви самом первом.
Что-то больно щекочет и рвётся,
Давит сердце и дёргает нервы.
Только голос ломает затворы,
Пересилив и шум, и молчанье,
Из низин поднимается в горы
И вливается в тихий печальный
гамаюновый гул…
27
Душа подвержена закону тяготенья –
От песни к песне и от тени к тени –
Круговорот, сужающий круги,
Одно оттолкновение руки
От облаков – и…пятая стихия
Поющих Сиринов…Струящиеся крылья
Сливаются помимо нот в хоралы
В многоголосье радости и славы.
И то, что было телом, мукой, болью,
Тоскливыми сомненьями – тобою
Овеяно, озвучено, воспето,
Вовлечено в сиянье солнц и света.
28
…как горячо плечам,
Как жгуче сердцу,
Не провожал – встречал –
Прямо с небес разверстых
Света…ещё глоток
Сердце как солнце меркнет…
…Господи, всё что смог
Господи, не отвергни…