22 Шиншилов и его рука
(четвёртый самый заключительный рассказ из потрёпанной тетради)
Нет-нет, многотерпеливый читатель наш! Не стоит проводить аналогий с выражением типа «рука Москвы». Речь пойдёт о конкретной левой руке провинциального поэта Модеста Шиншилова, который, если и не надоел всем до конца, то уж сильно наследил на предыдущих страницах участием своим.
Вот и здесь — ну куда без этого Шиншилова? Он как клейстер для обоев. Тот заставляет их держаться на стене, а Модест наш просто заставляет держаться. Например, автора — за перо, читателя — за строку, а одну особу — просто держаться отсель подальше.
А дело было так… (какой чудный переход к основной части повествования выбрал автор!)
В субботу или четверг — главное, что это была осень — наступило утро. Солнце, хоть и слегка потускневшее за лето, нашло в себе силы, чтобы разогнать тучи и посмотреть на то, что творилось внизу. Там недавно проснувшийся и выглянувший в окно Модест Шиншилов обнаружил праздник!
— Хм… всё у нас наступает внезапно, — пробурчал он, — от Нового года до путча!
За окошком гудели духовые оркестры, из репродуктора неслись бодрые призывы догнать и перегнать, а то и ударить! Плакаты и кумачи пришлёпывали полами своими на ветру.
Посмотрев на висевший слева от настенных часов фирмы Буре портрет государя-императора Александра Александровича, Шиншилов перекрестился.
— Опять большевики чего-то празднуют. Когда ж они работают? — последний вопрос он по привычке сам себе задавать не стал и отправился в присутствие, выбрав левую сторону улицы.
— Доброе утро, г-н Шиншилов! — поздоровался знакомый дворник, боровшийся с неугомонными жёлтыми листьями. Медная номерная бляха, муха над которой без устали кружилась, на кожаном фартуке горела, будто осколок солнца.
Шиншилов левой рукой приподнял котелок и кивнул.
— Здррастье! — прокричал, обгоняя его, мальчишка с утренними газетами.
— Приветствую, Модест! — мимо проехал на извозчике коллега из соседнего ведомства.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — раскланивались соседи, знакомые и незнакомые лица.
Шиншилов отвечал каждому, приподнимая левой рукой свой котелок. В правой он нёс обычно тросточку или, если требовалось, зонт.
Здесь пора уведомить читателя, что его в этом небольшом уездном городе знала каждая собака, как и он их. Вот, например, эта у крыльца «Магнита», с вопросительной мордой, звалась Тузик, хотя и была женскаго полу. Собрат ея, кружившийся невдалеке, был, естественно, Шарик — а кем ему ещё быть, по-вашему?
Так вот, продолжая свой путь, Шиншилов отмечал:
— С чёрным ухом и подпалиной на боку — это Безымянная собака номер четырнадцать, а во-он та, у банкомата с надписью «Сбербанк», — Безымянная собака номер три тысячи сорок шесть.
Но речь, конечно, не о собаках.
Через семь минут и восемнадцать секунд от бесконечного приподнимания котелка Шиншилов обнаружил, что его левая рука не просто устала, а ещё вдобавок и ноет.
— Вот те раз! — пронеслось в мозгу. — Как же подсачек теперь держать при поимке крупного экземпляра? — он собирался на реку с вечерней зарёй.
Правая сторона улицы гудела. Упомянутые большевики праздновали какую-то дату: то ли день рождения Нестора Махно (о, нет-нет!), то ли штурм Зимнего, то ли годовщину открытия в 1902 году первого вытрезвителя — кто ж его знает!
Незнакомая худощавая энергичная дамочка средних лет и внешности, на ходу доставая микрофон из кожаного кофра, болтавшегося сбоку, оставила гудевшую толпу и резво направилась к нему.
— Вы ведь известный поэт Шиншилов, не так ли? — почти скороговоркой начала она и сунула микрофон ему под нос. Шиншилов было полез левой рукой за котелком, но она, не дожидаясь ответа, тут же продолжила:
— Меня зовут корреспондент Леогада Пятница. Скажите, какими стихами вы отмечаете успехи и достижения в строительстве нового светлого будущего? Как вам результаты деятельности «Газпрома» и «Роснефти» за истекший период? Отражаете ли вы это в своих, так сказать, произведениях?
— Если про успехи и достижения, сударыня, то вам следовало бы обратиться к Владимиру Владимировичу, да-с! — ответил Шиншилов и хотел было продолжить путь. Однако дама не собиралась сдаваться.
— А вы на кого намекаете?
— Да на того, кто недурно рифмует!
— У нас не один Владимир Владимирович! И почти каждый из них недурно рифмует!
— Ну, уж выберите себе кого-нибудь без меня, сударыня! Я ведь не Владимир Владимирович, — слегка поморщившись, попытался отстраниться Шиншилов.
Но дама крепко схватила его за руку. Левую.
— Постойте, куда же вы? Наши слушатели хотят знать…
— Почём мне знать, что желают знать ваши слушатели? — Шиншилов стал вызволять ноющую конечность.
— Они много чего желают знать, — ухватившись за натруженную руку Шиншилова обеими руками, продолжала упорная дамочка. — Вот, например, мне подсказывает редактор, что в последнем своём стихотворении вы используете строку разной длины. Нам кажется это огрехами и даже небрежностью возомнившего о себе автора. Что скажете?
— Ничего не скажу. Что я хотел сказать, уже попало в стихотворение.
— Ну отчего же вы упорствуете, Шиншилов! На дворе — гласность и толерантность. Давайте признаем ошибки, технический брак. Давайте напишем о нескончаемых наших достоинствах — нефти и газе — и…
— И вам сразу полегчает?
— Нет, Шиншилов, полегчать должно вам! — и дама с заметным усилием повисла на его всё той же несчастной руке.
Та уже напоминала хобот слона и была готова ухватиться за левый ботинок, но тут Шиншилов вспомнил, что ведь существует игнор-лист — чёрный список!
Он из последних сил, собравшись, как пловец, отталкивающийся при старте в бассейне, выдернул руку и чётко указал дамочке (известным словосочетанием, которое здесь не приводится) направление, по которому она должна убыть.
И… случилось необыкновенное! Тут надобно специально обратиться к любезному читателю нашему и возопить: «Какое спасительное чудо есть этот самый игнор-лист как метод общения! Какое поразительное чувство облегчения и свободы дарит он порой, восстанавливая отчасти измученные конечности. Как лечит он осеннюю хандру! Да здравствует (пусть поучится Шиншилов писать лозунги) человек, светлая голова которого додумалась о чёрном списке!»
Солнце вновь оттолкнулось от медной бляхи дворника, отправив ему вдогонку длинный яркий луч.
— А была ли дама? Может, мне померещилось? — возникло в голове у поэта.
Тут же он с удивлением обнаружил, что тяжесть в руке и напряжение прошли. Собаки и приветствовавшие его люди продолжали попадаться ему на пути, и Шиншилов каждый раз с удовольствием отвечал, приподнимая свой котелок неутомимой левой рукой.