Человек обживает закон,
населив его стогны и щели,
где уклончивый быт заведён,
и где детские виснут качели.
Мир сметливый плодится, и ест,
и не чахнет в строках документа -
так затеется птичий насест
на простёртой руке монумента.
Есть насилие временных мер,
есть и смерть, что не примет кассаций,
но в сплетении правд и химер
человек забывает бояться.
Только совесть вершится в тиши,
где своих уложений страницы,
и сокрытая мера души
своевольно проводит границы.
И у этой предельной черты -
всей неписанной жизни опора,
где глубины крамольно чисты
и сердечность - не всходы надзора.