несомненно, я тоже там – в эшелонах,
что едут и едут на север,
увозя
впалые щеки,
немытые тела,
глаза,
полные слёз,
отчаяния и страха.
и нет никакого плана, решения – только отмщение,
только фатум…
муравейник, низвергнутый до тепличного градуса,
где души – хрупкие скорлупки, цветы,
ожидающие солнца и миража,
ножа садовника,
дождевой антисептик,
вредителей и болезней…
и вот уже Амур в подворотне,
рыдает над мёртвой шлюхой,
и расчёсанная золотистая болонка
взвизгивает,
на аллигатора,
притаившегося в облаках…
...любовь моя, я не тигр, я воробей,
что глотает кипяток чёрствых крошек
и скачет, вслед за ланями,
антилопами и слонами,
к кровавому водопою с тёмным дном.
меж тем эшелоны идут своим ходом,
набитые соцслоями, с аллегорией на надежду
и уже отмирающих антител,
с цингой,
воспалением лёгких,
завшивленные,
в полу-сне, в полу-безумии – рука и улыбка,
дарящая бесплатно мороженное.
утром звенит будильник –
и кратер вулкана глотает бабочек,
пока барабаны с галер стучат о будущем,
а розы сбрасывают с себя шипы, как шлюхи платья,
и все мы в спешке…
ад, акт I:
пролившийся свет.
дорогая, я был сражён этим светом.
а ты, как кенгуру в сумке с младенцем,
скачущая по пустыне в поисках еды –
робкая, застенчивая, наружно не излечимая,
но вся твоя сущность смердит:
как свежее.
шлёп, шлёп, шлёп – адажио ноябрьского дождя,
но мысль убита, как индеец Макартуром,
и на подносе стекла, мой уставший лик,
с сигаретой в зубах.
ночи стали чем-то похожи на дни – та же безвыходность
статических слёз,
и тараканняя тоска гуляет эхом по вытяжке,
а эшелоны уходят всё дальше и дальше на север –
и вереница слов, как кровавый след, тянется
по железнодорожному полотну.
2017