Он говорил – «Ей-богу, ну, мадам!
Ну, что же вы словами рвёте вены?
Мадам, я вас анафеме предам
И запрещу писать так откровенно.
Из ваших слов любой дурак поймёт,
А не совсем дурак, поймёт, тем паче,
С каких цветов вы собирали мёд.
Я вас прошу – теперь писать иначе.
Слова любви оденьте в камуфляж
Досужих слов о пасмурной погоде,
Пускай чуть-чуть пройдёт ажиотаж,
А в этом виде стих ваш непригоден.
В нём кровь видна и слёзы на щеках,
Пардон, мадам, но вы же не актриса.
Я вас прошу, держать себя в руках,
Себя. А также, ваши экзерсисы!»
Закончив речь, ушёл иезуит,
Себя сочтя и правильным, и правым.
А стих пчелою пойманной жужжит
И копит яд – любовную отраву.
И, посылая к чёрту этикет,
Вонзает в плоть трепещущее жало.
Прости, мой свет – другого слова нет,
Прости, опять себя не удержала.
И чёрт бы с ним, со мнением чужим,
Но ты-то, как с той стороны ограды?
Так молчалив и так непостижим,
Торжественен, как будто, на параде,
В чужом строю… А я – спиной к спине
С тобой стоять когда-то собиралась
И отбиваться от врагов извне…
Но Карл опять украл мои кораллы,
А мне оставил старенький кларнет,
И с ним записку – «Ваша карта бита.»
Как тень твоя на беленой стене
Напоминает тень иезуита...