У промокшей реки догорали отжившие сучья.
Сучья жизнь коротка... До огня эта жизнь, до костра.
Уходила луна, и о жизни своей невезучей
Всё рассказывал филин, боясь не успеть до утра.
У костра над рекой, ниоткуда, - вот это и странно, -
Обнимая с печалью к утру задремавшую ночь,
Появился старик, убелённый клочками тумана, -
То ли ночь скоротать, то ли филину чем-то помочь.
На плечах старика было ветхое белое платье,
На ногах - ничего, он ходил по траве босиком.
На груди - амулет по мотивам Святого распятья.
Длинный посох, сума за плечами... Босяк-босяком.
На ладонях его... Не ладони - сплошные мозоли,
Бесконечная сетка морщин окружала глаза,
Узловатые пальцы на посох давили до боли
И тонула в морщинах росинка, как Божья слеза.
Я его расспросил по законам восточной науки,
В уважительном тоне, с упором на мягкое "Вы".
Как, мол, Ваша жена, Ваши славные дети и внуки?
Да хранит их Господь от болезней и грязной молвы.
И поведал старик о своём невесёлом уделе,
О пропитанной потом и кровью священной Земле.
Что там годы? Века незаметно уже пролетели,
А дорога, как прежде, петляет и тонет во мгле.
Подросли и окрепли давно непутёвые дети, -
То дерутся, то пьют, то без повода старшим хамят.
Ничего не скажи, - обязательно грубо ответят,
И в чужие карманы без спроса залезть норовят.
Этот странный старик, в старомодное платье одетый,
Говорил, что земной суеты замыкается круг,
Что любовью отцовской согретые глупые дети
Преступили черту, совершенно отбившись от рук.
Постоянно кривят - и душою, и словом, и делом,
Необъятное сердцем, руками пытаясь объять.
Вот и тянут, и тащат, и прут и своим беспределом
Довели до предела свою терпеливую мать.
Отмахнувшись от дыма рукой, как от горького спайса,
Он измерил глазами давно полинявшую ночь.
- Я, пожалуй, пойду. Ну а ты у огня оставайся.
Всё равно не поможешь. Никто мне не может помочь.
И старик, попрощавшись, исчез, хоть и был обессилен,
Растворился в тумане густом у судьбы на краю.
Только след на траве, только мудрый расстроенный филин
С перерывами пел заунывную песню свою.
Я просил небеса. Я неистово Богу молился,
Не боясь, что немилость его на себя навлеку:
"Ты же видишь до жизни какой человек докатился.
Если ты существуешь, прошу, помоги старику".
...Но вмешался взъерошенный филин: "Обидно... Обидно."
И, промолвив, надолго с тоскою глаза затворил.
А ещё он сказал: "Ничего ты не понял, как видно.
Бог так долго с тобою о чём-то сейчас говорил.".