Полночь, шаги заглушившая мягким ковром, осторожной дворни
шёпот и шорох, твой контур в углу, полумраком стёртый…
Роза, с которой ты нынче ко мне заявилась, корни
выпустит дней через пять, если раньше не станет мёртвой…
Милая, ты в эту полночь ещё молчаливей, ещё покорней,
словно бы Кто-то иль Нечто незримо стоит меж нами…
Прежде ты звонче была, веселее была и куда проворней
правила временем, звёздами, мной и моими снами…
Милая, мне меланхолии вкрадчивой поступь давно знакома.
Тщетны слова утешений, когда утешаться нечем…
Мёртвую розу мы вместе с тобою зароем в саду у дома,
если не выпустит оная корни на пятый вечер,
прежде, чем стать никчёмной, безжизненной и пятнистой…
Можно укладывать на ночь её в ледяную воду,
можно мучение длить и слуге приказать привести лютниста –
пусть извлечёт он из лютни негромкой, душе в угоду,
музыку... Пусть нам троим, пропоёт он песню о мёртвых розах
голосом сладким и томным, в ночи разогнав молчанье.
Мы же застынем пред ним отрешённо, в скульптурных позах,
несколько вычурных, как бы не внемля его звучанью:
Я – изучающий горькую ноту в зелёном густом шартрезе,
Ты – в ожидании ласк еженощных, привычных, уже не пылких.
Свежая роза – росы непросохшая капля на остром срезе
стебля… Тугой приоткрытый бутон… Лепестки в прожилках…