Всё по рублю – святилища и суши,
Огромный мир из дедова комода,
Моя латынь, чужая непогода,
И чей-то вечный пистолетный «ах!».
Я никогда не покидаю трона.
«Я не люблю себя, когда я трушу».*
Не наношу визитов и урона,
И вместо «Бахус» сокращаю – «Бах».
Всё по рублю – по правилам завета,
По чётким спискам века коммунизма,
Из преисподней садоэгоизма,
Из ста диоптрий солнечных очков
Всё порублю! В капусту, на котлеты!
На трижды три, на двадцать пять квадратных,
На три знакомых, дерзких, непечатных
Из всех орфографических значков.
Кури в окно! Дыши едва стесняясь.
Я запишу, я зарисую в белом,
И на двери каким-то школьным мелом
Поставлю крест с припиской «не хочу».
Чтоб старый Бог, не видя кровь у двери*,
Простил всех тех, в обход Своей же воле,
Своих детей, родившихся в неволе,
Не веривших ни в тьму, ни в саранчу.
И слово тихим эхом отзовётся,
И кровь не «отстирают» от паркета,
И в дуле боевого пистолета
Увидим дулю – «здравствуйте, фиг вам».
И ты – я в это верую! – вернёшься,
Пусть даже не простив себя за это,
И кошкой прокрадёшься мимо двери
В мой тёмный заколоченный вигвам.
Уйдите. Недоделанные профи,
Хранители монетного богатства,
Наёмники цены и гильотины,
Ценители украденных картин.
Уйдите – я ещё не выпил кофе,
Слепой от улетающего пьянства,
Смотрящий за ночным Аубердином,
Где эльфы тупо фармят серпантин…
Молчание… Не камеры – блокноты.
Испуганные смазанные лица.
И кажется, и глючится, и мнится
Седьмая степень ядерной зимы.
Я, мёртвый, всё ж успею возвратиться,
Я быстро разложу себя на ноты,
На новые хрустящие банкноты,
Где всласть уж попаясничаем мы.