- Какими путями?
(из разговора)
Теперь уже можно смело сказать, что это – болезнь. А ведь я рос здоровым ребенком. И, в общем-то, не отставал от сверстников. И даже с некоторой своей замкнутостью и робостью – боролся. И, наверное, делал некоторые успехи. И сказать, что меня не любили – не могу. И тем более – боялись. С детством, видимо, у меня все было в порядке.
Когда эта дрянь прицепилась ко мне – не знаю. Хотя, она ведь могла и не цепляться. Она ведь могла сидеть себе спокойно, затаившись среди остального наследственного хлама, посмеиваться ехидно над всеми моими потугами расти как все, и ждать какого-то своего часа.
Маленькая злая опухоль.
Теперь ее время пришло. Когда пробил ее час, и она стала испытывать неловкость от своей задвинутости, и шевельнулась, и выдавила из себя крохотную, самую первую каплю какой-то дряни, и эта дрянь просочилась повсюду, напитала все вокруг, не боясь быть увиденной, услышанной, схваченной и разложенной каким-нибудь сверхбдительным ферментиком до воды и углекислого, черт бы его побрал, газа, - когда? Ничего этого я не знаю. Но, может быть, именно в этот момент в своих стараниях быть как все я настолько преуспел, что начал отдаляться. «Люди, - шептал я, - опомнитесь. Идите за мной, я покажу то, что вы так безнадежно ищете.»
Я не понимал, что это уже конец, что это уже бред, и что причина этого бреда – моя маленькая злая опухоль.
Все во мне было нормально, все нужные человеку инстинкты имелись у меня, и они были хорошо сложены, и славно работали, не причиняя мне беспокойства. Но все они уже питались от маленького злого комочка, выбравшего мой мозг и мое тело полем для своих сумасшедших сражений.
Мое счастье, счастье сильного, ловкого, смышленого зверя заставляло меня падать, подниматься и лететь дальше. Я хватал события и выбирал единственно верный ход, от которого события преображались, а я не мог сдержать довольной, здоровой улыбки. Если я падал, я вставал и от этого становился сильней и радостней.
Теперь-то мне ясно, что это был бред – ведь я никогда ни о чем не жалел.
А сейчас пришло время платить. До сих пор я не знал, что у меня внутри. Сейчас я это знаю, я разгадал ее, и с этим знанием мне придется жить. Она не боится меня, она не даст мне даже убить себя, чтобы убить ее. Как это ни странно, но ее власть надо мной и в том, что я тоже не боюсь ее. Более того – я люблю ее. Люблю настолько, насколько могу любить себя. Пришло время, и я узнал о том, о чем знала только она – мы не просто одно целое, мы одно и то же.
Теперь мы идем.
Я все время думал, что иду т у д а. Оказывается, я иду отсюда. Куда бы я не пришел, мое присутствие там скоро становится невыносимым. Я начинаю грызть землю, подолгу смотрю на горизонт и, наконец, снова собираюсь в дорогу. Я вечный путник, разбивающий свою жизнь не на сроки, а на переходы. На новом месте я рождаюсь, расту, старею и ухожу навсегда, чтобы где-то родиться заново.
Сколько жизней успею прожить я за одну свою? Где застанет меня усталость тела, его дряхление и распад? И в какой путь отправлюсь я после единственной моей, настоящей смерти?
Я так привык решать этот вопрос перед каждым моих уходом, что в том виде, в каком он стоял в веках, этот вопрос меня уже не волнует.
Идущий берется.
Так думаем мы – я и моя маленькая злая опухоль.
1990
остров Карагинский
Сумасшествие какое-то. Я написал Опухоль в 1990 году. Через 11 лет, в 2001 году я прочитал «Бесконечный Тупик» Дмитрия Евгеньевича Галковского. В том же 2001 году, я, конечно же, прочитал Василия Васильевича Розанова. Именно прочитал, взахлеб, это потом я его уже ПЕРЕЧИТЫВАЛ, все что нашел тогда, в 2001, то и прочитал. И нахожу у Розанова свою Опухоль в ЧЕТЫРЕ СТРОЧКИ вписанную, и вписанную полностью . Вот смотрите:
Иду. Иду. Иду. Иду…
И где кончится мой путь — не знаю.
И не интересуюсь. Что-то стихийное и нечеловеческое. Скорее, «несет», а не иду. Ноги волочатся. И срывает меня с каждого места, где стоял.
Это Розанов написал за 80 лет до моей маленькой злой опухоли.
Потому и говорю: сумасшествие какое-то.