Однажды, не помня рода, не зная племени,
В пёстрых одеждах второсортного шута и паяца,
Я свалюсь где-то на границе времени
Года без малейшего желания открыть глаза и подняться.
И, обескровленная кровью собственной, пущенной где-то
В лабиринтах изогнутых голов чужих между дел,
Спущу бутафорский курок водного пистолета
И буду смотреть на расхлябанность мокрых тел.
Выпиты. До дна выпиты соки калеки-совести.
Они вставляют похлеще, чем залп абсента,
Но от них пишутся, в общем-то, скучные повести
Без чётких сюжетных линий и без явных акцентов.
Очередная страница в истории беллетристики.
Или, может, уже последняя, в самом-то деле?
Крутят хвостом бесстыдно цифры унылой статистики
И прогнозируют низкий спрос от недели к неделе.
Привыкнуть можно, но видеть суть не разучишься,
Если когда-нибудь уже попал под её
Горячую руку. Живи теперь с ней и мучайся,
Пока однажды, как чеховское ружьё,
Она дух из тебя до конца не вышибет,
Линией красной подчёркивая особенности восприятия.
Они прорастают внутри головы фетишами.
В этом и есть нелепая сущность распятия.
Получить в знак благодарности пять минут
Тоски или многозначительного молчания
Со стороны, а после – распятие с глаз уберут,
Переключившись на пышное чьё-то венчание.