Сегодня я услышала от неё очень страшные слова. Мы обе решили, что ей пора постричься. Волосы её отрасли и струились седым дождём по болезненно впалым щекам. Вооружившись ножницами, привычно принимаюсь за работу, с грустью отмечая новые признаки неотвратимого увядания. Как обычно напеваю, шучу или вспоминаю что-то из детства. Она устало улыбается и заискивающе-нежно смотрит мне в глаза, молчит. Для неё это процедура утомительна, раньше она принесла бы ей удовольствие. Она любила ухаживать за собой и часто пеняла мне в моих пристрастиях к простоте и естественности облика."Ну разве женщина так выглядит?!" - говорила она , приводя в пример сестрёнок: "Вот они - настоящие женщины, а ты - вечный ребёнок. Ну хотя бы губы накрась и глаза приведи в порядок!" Я высматривала в зеркале непорядок в глазах, наносила помаду на губы, ужаснувшись вульгарности отражения, писала помадой на зеркале "Идиотка!" - красным во всю ширину его, смазывала помаду тыльной стороной ладони и шла есть запретное мороженое, зная, что назавтра увижу себя с ужасными аллергическими болячками на носу. Ну и пусть, я же уродец, вот зачем уродцу наряжаться?! Кто мне ответит, - зачем?!
Встряхиваю головой, разгибаюсь и провожу рукой по её седым чахлым прядям, бывшими когда-то иссиня-чёрной гривой непокорных буйных волос: "Ну вот и всё!" - говорю я, откладывая ножницы в сторону, и слышу неожиданное и убийственно обречённое: "Спасибо тебе, моя дорогая, спасибо. И когда только я перестану вас всех мучить?" Ком -горячий и жёсткий перекрывает горло,царапается , будто своенравная обозлённая кошка.
Стою, задыхаясь несколько секунд, потом там, внутри, что-то взрывается и осыпается в живот колючими осколками горечи. Я глотаю пустые слова и невысказанные прощения своих бесконечных детских обид, стою, опустив руки, повиснув головой, гляжу в пол. Хочется кричать во всё горло о том, как страшно устроен мир: ничего не могу сделать, чтобы предотвратить грядущее, не могу остановить, заговорить стервозно ухмыляющуюся мне в глаза смерть.
Смотрю ей в след через пелену внезапных слёз. Она бредёт устало и шатко, шаркая и по-старчески волоча ноги, бредёт бесконечно медленно и тяжело, согнувшись и как-бы падая вперёд. Её седая голова тряско вздрагивает отражением в зеркале и скрывается в комнате, втянутая внутрь неумолимостью дверного проёма.
Выключаю свет, чтоб не видеть своего лица в зеркале, подхожу к нему вплотную, стою пару секунд молча, пытаясь успокоить взбесившееся сердце, а потом со всей силой ударяю темноту, выпростав руку вперёд, туда, где настоящее скрывает моё, такое похожее на её , молодое и смеющееся отражение несбывшегося счастья.