Да, с набережной связана - до слёз! -
пространственная память. Бой с ней, впрочем,
гремит вовсю, но на гранитной почве,
противясь крупной битве, всходит пара
нежнейших васильков. И тонкий лёд
предшествует клубам ночного пара.
Округа представляется великой.
И чайки через миг пойдут на взлёт:
о, сколько обречённости в их криках!
И пенистые волны, будто ткань.
Верней, не ткань - секундная обшивка
для голых плит, что чествуют ошибки
прошедшего, что клокотало в бухте.
И небо просыпает белый тальк.
И к полночи большие плиты будут
усеяны. И будет - не пробраться!
И всё сравнимо с прелестью катка,
но в несколько невыгодном пространстве.
Коринфская колонна, как свеча,
а ронзовый орёл на ней, как пламень,
что, впрочем, не дрожа возводит память
в ранг убеждённости, что и гранит, и возглас
не плавятся во времени. Ничья
всех серых плит Корнилова с Приморским,
по части отпечатков, неслучайна.
И дети с дальней улицы кричат:
"Кто говорил, что будет снег с лучами..."
И умолкают.
Мыс, посредством вод,
доносит тихий голос до вершины
Центрального холма. Пусть недвижимы
сегодня плечи города, но шея
тревожит маковку. Двенадцать ровно. Вот -
вчерашние газеты, их-то шелест
мешает здесь нам попросту проспорить:
в конце концов увидеть спешный ход
трамваев рек по бухтовым просторам.
Здесь солнечным хронометром Борей
особо дорожит. В нём есть тот стержень
с которым нет сил справится. Но с тем же, -
есть силы примириться. День замолкнет -
кораблики становятся на рейд.
Но гложет чувство, будто на зимовье.
Лишь кораблям, что, в общем-то, не верят
хронометр под светом фонарей
показывает правильное время.