***
1.
Семь лет я примирял огонь и хлад. Выцеливал прочувственность созвучий. И, наконец, преодоленью рад. Подозреваю, что не будет лучше. А то, что невозвратные года меня берут за горло вечерами, так это, понимаешь, навсегда. И до сих пор неотвратимо ранит.
Быть стоит самого себя смелей в преддверии восхода и потока. Без слёз не сосчитать бегущих дней, в которых — откровение потонет. Сказать ли, что прощальность грёз дана, чтоб хоть немного ощущать вращенье плетущего мой стиль веретена? Сказать ли, что помочь никто не смеет?...
Перипетиям чувств подвержен век. Перипетиям века — состраданье. Сто тысяч душ в краю ста тысяч мекк, наверно, обретут последний дао.
Я всё не мог с тобой поговорить. Уйти до судьбоносного предела — туда, где провозвестники зари скрывают облик истины умело. Преодоленье бездны я почту, но только нужно, чтоб оно — взаправду. Я — там, вдали, я — весь, до капли, тут. Всё невозможно поздно. Или рано.
2.
Для человека человек — беда. Для человека человек — спасенье. Ты столько можешь взять и можешь дать. И точно лишь одно — ты не со всеми. Есть силы разорвать столетний круг, преодолеть драконово заклятье. Но вот для одного сплетенья рук не выберу я ни мгновенья кстати.
Лишь для одной из всех моих щедрот доныне не найдётся воплощенья. Страсть по тебе — мечта наоборот, и жизни цвет, и смерть в игле Кащея. Ты — неизвестность веры и молитв. Ты — незнакомство с вечностью и тленом. Когда душа до чёртиков болит, тогда одно желанье неизменно.
Вперёд глядит обида-колдовство, а я уже ему едва перечу. Коль гром взойдёт, то менее всего его заботить станут наши встречи. Он выжжет безучастность к бытию, он выжжет относительность устоев. И ни мою надежду, ни твою ничто от пораженья не укроет.
Лавина чувств — коварный хищный враг. Готовый утолить страданье кровью. А в миг иной — защитник от атак, родимый дом под черепичной кровлей.
***