В смиренном покое больших и светлых комнат,
Мерцающих в отблесках камина,
В блистающих радостно набриолиненных снегах,
Никнувших к твоим ногам,
Испивших голубого кагора ночи,
В весёлом колыхании зелёной рождественской метели,
Прячущей чудеса --
Ты чужая,
ты чужая,
ты чужая.
...Но что же это была за жизнь,
Что, просто рассказывая её,
у тех, кто выслушивает тебя,
тебе приходится просить прощения
за то, что тревожишь их покой,
что ранишь их!..
-- что это была за жизнь?..
И сколько ещё в груди будет кипеть
Боль,
а ты будешь застывать от неё, глухонемея,
Словно пронзённая индейскими стрелами,
как мёртвая тишина укрытых снегами полей, --
И никому не сможешь сказать!
Ты никогда не скажешь, что твоей мечтою давно стало безволие
однажды стереть себя с лица земли,
и слабость --
чтобы ошпариться кипятком,
И не испытывать боль души...
Но, шагнув из окна вниз, -- проклятье! о безумные, о сумасшедшие мысли! --
ты не взметнёшься вверх,
До радужного рая.
О треклятый обман беспросветной ночи,
который никогда,
никогда не позволит тебе мыслить здраво.
Ведь там,
где весело брызнет шампанское бурлящей рекой,
Наполняя кристально-чистые стёкла
Бокалов,
Утонувших в радужных огнях гирлянд,
ликующих, как июль,
чей свет льётся на одухотворённые лица,
и где всегда светлою рекою
струятся покой, чистота и свет, --
Там не живёт чёрный дух и тень сиротских вокзалов,
Бледных рук нищего,
Тревоги и отчаяния,
посвистов метели и ледяных скамей,
вечная печаль души неприкаянной,
на минуту отторгнувшей глоток, обжигающий болью,
изодранной в кровь;
когда из закрытых витрин
струится тёплый аромат
Нежной и розовой ветчины, --
Утешение обездоленной юности,
И так пронзённой стальными стрелами.