Железнодорожное полотно.
Сто плюс гак до постройки, где снимали родители дачу.
Беспородный Пират лаял в этих краях оглашенно.
Вдоль ограды дубы желудями кормили грунтовку.
Двести метров до леса.
Отрок Мотя, сосед-конкурент по вояжам грибным,
что-то там мастерил на крыльце.
В землянике - земля, в разноцветной траве-мураве,
а берёзы - в веснушках и юной парящей листве.
Сто плюс гак до реки.
Плавунцы на воде.
И т.п., и т.д., и т.п.
По щиколотку была та река, но текла себе да текла.
Мой фрегат рукотворный бился с ней, постигая фарватер.
По-над берегом – одуванчики да васильки
расцветали, цвели, облетали.
Ширина водоёма составляла не более двадцати-
двадцати пяти
тогдашних шагов моего пути.
По ту сторону поймы, стоило преодолеть кусты,
в лес, в непознанное, вслед за прошедшей грозой
заманивало солнце, стекающее по елям
с немыслимой высоты.
Смолами пахло, мёдом, клевером и халвой.
Речушка казалась морем, окрашенным бирюзой.
В упомянутой акватории никто никогда не тонул,
поскольку река не брала чужого:
ни притоков, ни жизней, ни золота – ничего,
ни чужих надежд, ни чужого слова.
Только поила.
Поила стволы и стебли, превозмогая жару,
бабочек, всякую мошкару и даже
саму небесную синеву.
Тем летом она поила и мои бумажные корабли.
Поила насколько хватало сил.
Всегда на свои.
Потом впадала в другие пейзажи, небо да лес вдали.
Годы спустя
от этих затрат на охрану среды река почти пересохла.
В русле вместо воды застыло чуть влажное пойло.
Застроили виллами поле.
Как спалось в тех местах, уже никогда не заснуть.
Всё то, что осталось на полустанке, давно превратилось
в долгую,
долгую-долгую грусть.
Хозяйка съёмного дома. Грибные дожди. Солёные грузди.
Медленное, так мне думалось тогда, время.
Забавные планы.
Пират. Молодость папы, мамы. Вкусы и запахи детства.
И Мотя, с которым я больше уже не встречусь,
что жил по соседству.