И вот мы здесь. И слыша первый вздох
ослабленной Минервы, ты в ладонях
сжимаешь руку времени. Потом лишь,
глядишься вниз. Брусчатка, как палладий
блестит тебе. И оглядевшись, в сто
четвёртый раз, ты силишься поладить
с тем местом, что покрыто новой тенью.
Там намертво приковывают взор
таблички всех великих наводнений.
Фонарный свет, что тянется за той
имперской пылью, спрятанной под толщей,
пожалуй, обречён. Но зная то, с чем
имеешь дело - скрещиваешь пальцы.
Как чуден Рим. И этот вот застой,
в какой-то мере, выглядит как панцирь.
И это небо, словно галерея,
которая служила запятой
в значительном процессе Галилея.
О, сколько здесь оставлено тех дней,
что норовя быть прошлым, ставят метки
на будущем. И вот, в каком-то метре
от линии, что сохраняет цельным
пространство площади, мы следуем к стене,
что чествует готическую церковь,
храня в себе и бронзу, и бериллий.
И видим там - на мраморной спине
слона работы мастера Бернини,
не обелиск, а палицу времён,
что накрепко связала землю с небом.
Минерву, к счастью, будит первым снегом
январь на пике светлого господства.
И хочется сказать: "Давай, вернём
долги всем нашим призракам. О сходной
цене не говоря ни слова всуе!"
Здесь кажется, что времени вдвоём,
с лихвой хватает паре тысяч судеб.