в небе пламя, в сердце истома —
глаза твои так ластятся! —
жить начинаем снова!
нам на двоих семнадцать!
стариков родных и родителей стол...
отмечать собрались не пойми что!
в саду криков ихних не слышим:
в ладу с облепихой и вишней.
плевать нам на сплетни и водку,
мы родные дети посёлка,
а не приёмные города.
дыхание наше коротко,
делаем вид, что ягодой
заняты взгляды и рты, и пальцы гнутся,
и ты... о, если б касаться, коснуться
и платья в горошек, и мягких ладошек!..
и взгляд вдруг ловлю заветный!..
но — ой! — упоролся я курточкой летней
о ветку, которая так планомерно
растила сучок свой подлый.
пустячок, конечно, для взрослых напасть,
но я в слезах знаю: разверстая пасть
теперь принялась и за нас!
с ором отчаяния — с чего вдруг? с чего? —
бегу на крыльцо, шуршу резво штанами!
вхожу — огорошенный и ошарашенный —
вижу: в комнате — там не мама!
там какая-то ****ь раскрашенная
рухнула на кровать, зубами зубами щёлкая,
вермутом жжёт дешёвые,
дешёвые губы свои!
и у меня живот.
и из штанов стоит.
серенький ветер играет в бутылки
в вечной, как мир, неясной пыли.
на полу разбитая свинка-копилка.
блеском заразным мигают рубли.
на крыльце шумят друзья-алкаши,
а на вешалке в курточке летней
прореха огромная, как вселенная:
с тех пор, видать, никто не зашил.