…Когда же осознание придёт
Самой себя вот в этом теле старом,
Надеюсь, не покажется ударом,
Что метроном всё ускоряет счёт,
А я стою. И прочим наплевать,
Какая там душа сокрыта в теле,
А нервы, словно струны, на пределе,
И взгляд уже не тот, подслеповат.
И руки не белы, и не нежны,
А жесты суетливы и неловки,
Но горделиво вздёрнута головка
С косой необычайной белизны.
…Ах, эта белизна, она, как снег,
Украсила мои густые кудри.
Старушкам быть пристало очень мудрым,
Но это, милый мой, не обо мне.
Не посетила мудрость, не взыщи,
На склоне лет всё ветрена и вздорна,
Пытаюсь быть по-прежнему проворной...
Ирония, надёжная, как щит,
Меня всегда прикроет от невзгод,
Но от любви она закрыть не в силах.
Смеёшься? Ну и правильно, мой милый,
Неровен час и високосный год
Не покидают старый календарь,
Они прижились в наших палестинах.
Пруды и речки затянуло тиной,
Рассохся и рассыпался алтарь…
Наверное, соскучился без жертв,
Но, чем же нынче жертвовать, не знаю.
Нужна ль ему моя душа больная?
Навряд ли… Но, какой красивый жест –
Больную душу на алтарь любви,
И рядом с ней изношенное сердце.
И посидеть у костерка, погреться,
Закутавшись в промокший дождевик.