Извозчик, заранее получивший от Шиншилова запрошенную сумму с надбавкой за скорость, грыз пряник и то и дело привставал с облучка, чтобы показать лошади кнут. Та на некоторое время добавляла ходу, что отражалось на усилении клацания её подков по булыжной мостовой.
От быстрой езды чуб Перепряхина, в обычном состоянии спокойно лежащий от уха до уха через загорелую лысину, развевался позади коляски, как полковое знамя. Пенсне то и дело отбрасывало блики на клиновидную бородку сидевшего напротив Шиншилова, которую тот периодически поглаживал, как бы желая избавиться от разыгравшихся солнечных зайчиков.
Наконец, они прибыли к перрону, погрузились в вагон (на этот раз билеты лежали в кармане Шиншилова за лацканом, аки за каменной стеной), и поезд, покачнув пейзаж в окне купе первого класса с нашими поэтами, тут же тронулся.
— Как второпях мы с тобой миновали Ростов, дружище! — пробормотал Перепряхин, вспоминая езду на извозчике. — Эх, не заехать на здешний базар! Да это всё равно, что, будучи в Одессе, не побывать на Привозе.
— Смени пластинку, Авель, мы же не успевали, — лениво отозвался напарник и смачно зевнул. — К тому же, дома тебя ждёт литературная премия, а меня… кхе-кхе… наследство…
— Неужели дядюшка Джон из Новой Англии?
— Это он для них Джон, а для меня Иван Семёнович!.. Вон, видишь маковки кафедрального собора. Это как раз возле базара. Гляди и мечтай.
— Ах, табачок для самокруток «Барли» и, может быть, даже «Вирджиния» тёмный, а? — жалобно ворковал Перепряхин. — Такой у нас, друг мой, не купишь. Токмо ежели у отца Александра поклянчить, и то на Пасху.
— Будет у тебя ещё и «Virginia», и «Burley», и «Kentucky», и «Oriental», и «Latakia», и «махорка почтой», но другой раз.
И он пропел, искажая текст, смысл и мелодию:
«Самосадик я садила,
Сама буду дым пускать!»
Их купе имело два дивана, отороченных мягкой каретной стяжкой. Небольшой столик между ними оказался весьма удобен. Всё вокруг имело отделку из разных пород красного дерева и металлические детали преимущественно из латуни. Двери купе они не закрывали, чтобы можно было наблюдать за плывущими пейзажами в окошке напротив.
Расстроенный невозможностью поискать экзотический товар Перепряхин, взглянув на зевавшего Шиншилова, не стал будоражить последнего и отправился в вагон-ресторан с тайной мыслью: «А вдруг там будет привозимый из-за морей заветный табак?»
Покрутив в руках две книжки — коричневую и толстую — Модест Шиншилов выбрал коричневую и уставился осоловелыми глазами в центр ея, предварительно воспользовавшись лежавшей внутри закладкой номер шестнадцать.
Вскоре он обнаружил на себе чей-то пристальный взгляд и приподнял клиновидную бородку, что позволило разглядеть стоявшего в дверях мужчину средних лет военной выправки в полковничьем мундире с эполетом и аксельбантами.
— Не помешаю?
— Отчего же? — дружелюбно ответил Шиншилов.
— Позвольте представиться, — и попутчик назвал себя.
— Присаживайтесь, будьте любезны. — Шиншилов жестом пригласил нового знакомого присесть к столику.
Вскоре выяснилось, что попутчик — дирижёр крупного военного оркестра, возвращавшийся из краткосрочного отпуска.
— У меня есть точно такая же книжка. Коричневая, — усевшись напротив Шиншилова, продолжил спутник.
— Тогда, может быть, у вас нет вот такой книжки? — и Шиншилов показал толстую.
— У меня есть такая книжка, — парировал гость, — только она там, с вещами.
Выяснилось, что он едет через два купе от наших поэтов.
— А у вас, — в свою очередь вопросительно произнёс шиншиловский визави, — наверное, нет такого коньяка?
И он достал из-за спины руку с бутылкой «Арарат Ахтамар».
— У меня есть коньяк! — рука Шиншилова ответно добыла из дорожного саквояжа бутылку «Ной классик».
Военный дирижёр удивлённо посмотрел на шиншиловский коньяк и продолжил:
— Зато, вероятно, у вас нет салями?
— У меня есть салями! — и Шиншилов зазвенел металлическим несессером.
Через минуту после тоста «За взаимодействие музыки с поэтическим словом» новому знакомому наш поэт докладывал о том, что вот-вот подойдёт замечательный поэт Авель Перепряхин, и этот тост им необходимо считать репетиционным, ознакомительным.
— А вот и он, разрешите представить!
Вернувшемуся несолоно хлебавши из вагона-ресторана Перепряхину был предъявлен новый знакомец и налита штрафная рюмка «Арарата».
— Да я же знаю вас, — воскликнул попутчик, обращаясь к Перепряхину, — не далее, как прошлым летом, я с оркестром исполнял вальс г-на Литавренко-Мясопустова на ваши слова «Амурские волки»!
— Да? — воскликнул Перепряхин. — За это надо непременно выпить.
Прозвучал тост «За нерушимое взаимодействие музыки с поэтическим словом», являвшийся вариантом первого тоста.
— И всё же, друзья мои, — начал ничего не подозревающий музыкант глобальную тему, — плохо поэтическому слову без музыки. Как жениху без невесты!
— Неплохо бы выяснить: кто есть кто? — насторожился Шиншилов.
— Это неважно, господа! Я вот о чём: стоит только слову оторваться от музыки, как сразу его ритмическая организация становится весьма условной, не так ли?
— Отсюда, пожалуйста, поподробней, — блеснув левым оком пенсне, Перепряхин орлом воззрился на собеседника...
— Поймите меня правильно, господа! — настойчиво продолжал военный музыкант. Мне и самому приходится иной раз сочинять мелодию на стихи того или иного поэта. Так вот, когда передо мной стихотворение, написанное в размере... да от хорея до анапеста, впрочем, и любой пеон сюда можно смело добавить, то, как говорится, no problem, gentlemen! Даже если и логаэд под руку подвернётся — всё одно. Я последнего, голубчика, так больше других уважаю. Но если поэт подкидывает вам, прошу пардон, свинью-с в виде дольника (он же паузник), то… будьте любезны!
Лоб музыканта покрылся испариной.
— А не оторвать ли ему аксельбант? А, Модест? — Перепряхин стал было приподниматься, буровя взором вылупившегося на него неосторожного собеседника.
— Ну, что ты, Авель, господь с тобою! Видишь, господин полковник шутят-с… Шутят-с! — повышая голос на пытавшегося возразить полковника, продолжал Шиншилов. — А что бы вы, милостивый государь, сделали, если б вам для написания музыки принесли, скажем, верлибр?
— Не знаю, что и сказать, господа, — смущённо вымолвил попутчик. — Ежели начистоту, как военный… как честный человек…
— Именно, начистоту!
— Как честный человек, — поддержал Шиншилова Перепряхин.
— Ну, что ж, извольте… Эти несчастные… э-э…
— Производители верлибров? — пришёл на помощь Шиншилов.
— Именно. Эти производители могли бы претендовать только на какой-либо вычурный романс, однако и тут… да, господа, их ждёт полный ща-бемоль! Абракадабру, конечно, создать можно… для будущих поколений… пока на новенького никто ничего не понимает, втюхать им по полной… но тут уж надо идти до конца…
— Что вы имеете ввиду?
— Ну как же? Путём всеобщего татуирования, превращения причёсок в подобие разорённых гнёзд…
— ношения штанов с мошной до колена, — подхватил Перепряхин, — вживления цыганских колец в нос и в иные непотребные места…
— Вот-вот, в места, да-с, — полковник кивнул, — что-либо создать можно.
— И ведь создадут-с, и века не пройдёт, — грустно согласился Шиншилов.
Он достал из кармана и развернул леденец. Перепяхин и полковник закурили.
— Вы уж не серчайте, милейший, — смачно затянувшись, миролюбиво проговорил Перепряхин. — Ваши тезисы про верлибр мне по душе.
— Ну, что вы, никак невозможно-с. На кону — искусство! — отвечал полковник.
— А я, наконец, понял причину беспокойства нашего попутчика, Авель! — голосом Архимеда, сделавшего открытие про объём тела, погружённого в жидкость, воскликнул Шиншилов и взял небольшую, уже знакомую нашему читателю, коричневую книжицу с несколькими торчащими закладками.
— Давайте обратимся к строчкам набирающего популярность ныне молодого поэта Александра Б. Вот послушайте:
«Девушка пела в церковном хоре…»
Он остановился и многозначительно задрал указательный палец выше головы.
— Уже в первой строке обозначается проблема: пропуск слога между словами «церковном» и «хоре». В этом дольнике, начатом на основе дактиля,
возникает дилемма — соблюдать ли паузу при чтении или же нет? Разница интонаций и ритма создаёт различное настроение. Музыка может взять на себя это решение, а как быть чтецу? Не это ли имел в виду наш спутник? — и Шиншилов повернулся к полковнику.
— Именно так, господа! Музыка тщательно организует время звучания и звуков, и пауз. Причём длительность вышеупомянутых чётко прописана и регламентируется обозначениями, от которых — никуда! Поэзия также ритмически организует движение от слова к слову, используя чередование ударных и безударных слогов, однако они не дифференцированы во времени, вообще не обозначается темп речи, что есть существенная эмоциональная краска, а про паузы я вообще молчу.
Тут в дверях купе мелькнул проводник.
— Стойте, голубчик! — возопил Шиншилов. — Зайдите-ка к нам.
— Слушаю, господа.
— Нате-ка, читайте громко сию строку, — и Шиншилов очертил ногтем объём требуемого.
Проводник безоговорочно и с видимым удовольствием прочитал, как требовал Шиншилов в двух вариантах: с паузой и без оной.
— Ступайте, вы нам очень помогли. Через пять минут подайте чай. Три раза!
— Каждому, — уточнил Перепряхин.
Через упомянутое время троица шумно прихлёбывала фразы, что если бы, мол, наряду с алфавитом имелись бы ещё значки (наподобие хотя бы крюков или знамён — носителей двух-трёх «этажей» информации), которые указывали время чередования слогов и пауз, то тогда наступила бы новая, более прекрасная эра. Поэзия вырвалась бы с нынешнего первого места (как считали Шиншилов и Перепряхин), или со второго (как думал про себя военный дирижёр) и вышла бы в космическое пространство!
— Но даже и ныне кое-что можно сделать, — запальчиво воскликнул Шиншилов. — Взять хотя бы два термина: дольник и паузник. Для соблюдения пауз естественно соответствующее название — «паузник», а ежели надобно прочесть, надвигая следующую долю на место пропущенной, пусть будет «дольник». Понятно, что это наиболее актуально для чтения вслух, особенно с эстрады, или для записи на модный ныне винил. Хотя, конечно, господа, возможностей прочесть, а, следовательно, и обозначить наш стих в ритме, скажем, фламенко или сальсы обречены на провал.
Перепряхин заканчивал разливать вторую бутылку коньяка. Логаэдом стучали вагонные колёсные пары. Разговор трёх увлечённых беседой наших героев обещал затянуться надолго. Гораздо дольше сего рассказа.
А посему автору, едущему в этом же вагоне, и у которого уже давно слипаются глаза, позвольте откланяться и отправиться ко сну. Встретимся с господами Шиншиловым и Перепряхиным уже на родной земле, которой, признаться, всё равно, как называть тот или иной шиншиловский, да и, что греха таить, перепряхинский стих.