Отрозовел иван-чай, закровила брусника,
бьётся полынь, будто пляшет под злую дуду,
осень, оглохшая от журавлиного крика,
денно и нощно полощет листву на пруду.
…Остановились на станции – давней, вечерней.
Снова – ночные стрекозы, русалочий свет.
Разве имеют значенье, имеют значенье
двадцать ушедших, как поезд умчавшихся, лет?
Долгое тело под ситцем ее сарафана,
родинки, родинки – яблоку негде упасть.
Господи, промысел твой, но как больно и странно
вспомнить точеную, смуглую, узкую пясть…
Перелистаю на память историю эту –
лето, и лодка, и страсти надкушенный плод.
Что мне до них? Просто кончилось энное лето,
просто листва на поверхности пепельных вод.
Кажется, истина рядом, вот-вот, доберусь – и
выплывет, будто Иона из слизистой мглы.
Где ты, Мисюсь? Как тебе поживается, Руся?
Не покидайте…
Курлы – отвечают – курлы.