Однажды, а это обычно случалось в пятницу, с тринадцатым ударом напольных часов, Авель Перепряхин загорелся идеей.
Повитав несколько дней в воздухе вокруг перепряхинской головы, идея сия оформилась словами, сообщавшими Авелю, что пришло его время и надо, наконец, принимать решение сменить пол.
Нет-нет, любезный читатель наш, здесь не было решительно ничего толерантно-либерального. Речь шла о замене пола в гараже, где поэт наш, не имевший ни четырёхколёсной самобеглой коляски, ни паровой телеги, держал заготовки на зиму и накануне споткнулся о дыру, виновницей которой являлись мыши или крыса, мать их!
Причём, крыса была явно публичная, склонная к эпатажу, так как дыру проделала не где-нибудь в уголке, а в самом центре помещения, рядом с люком в погреб. Чувствовалось, что перепряхинский гараж стал её вторым домом или, проще говоря, Домом-2!
По неопрятности самой дыры и многочисленным следам из неё в стороны других гаражей представлялось возможным сделать вывод о том, что крыса позиционировала себя человеком хоть и публичным, но неразборчивым в связях.
Тут опытный читатель, знакомый с героями нашими по предварительному бытописанию, непременно воскликнет (ежели будет на то ему охота): а как же кот?! Однако, друзья мои, много ли в нашей округе субъектов, привыкших питаться икрою, трюфелями с шампанским, которые соблазнятся, скажем, картошкой в мундирах да с хреном? Вот то-то же…
И здесь самое место напомнить, что перепряхинский кот Оникс был профессиональным эстетом, чьи устремления распространялись (загибайте пальцы) на собственную сфинксовую внешность, заморскую пищу, кошачьи, pardon, любовные похождения и хозяйскую поэзию.
Поэтому Перепряхин, дабы не тревожить эстетствующего сожителя, решил обратиться за советом к Модесту Шиншилову. Обнаружив, что сотовый телефон разряжен четвёртые сутки, он отправился к жившему неподалёку в собственном доме молодому прозаику Диомиду Стогорскому с одной-единственной фразой:
— Диомид! Отправь, пожалуйста, своего почтового голубя к нашему Модесту, пусть приедет ко мне, только не на автомобиле своём, а на извозчике — выпить надо!
Минут через сорок троица стояла, вперив взгляды в дыру перепяхинского гаража. Шиншилов заявлял, что у него есть знакомец, чьи руки легко заменят дефектную доску.
— Так что, весь пол не надо менять? — обрадовано уточнял Перепряхин.
— Более того, — методично разъяснял Шиншилов, -
данный мастер выступит тебе любопытным типажом, так как этот тип есть мастер говорить по-особому. Будет чем напитаться для литературного творчества.
— Братцы, — взволновался молодой Стогорский, — а можно и я в уголке посижу, чтобы тоже напитаться?.. я роман затеял о грядущей революции 1905 года.
— Любишь ты, Диомид, фантастику сочинять, — хором ответили ему Шиншилов и Перепяхин, — сиди, конечно, пописывай.
— Скажи, а как ты с ним познакомился? — интересовался хозяин дыры у Шиншилова.
— С кем? — уточнил последний.
— С мастером.
— А-а… это была очень интересная история. Я как раз вернулся из Ленинграда. Ну и, как водится, тут же отправился на реку. Смотрю, а напротив памятника сидит в лодке рыбак и удит рыбу. Обычная картина. Но тут вдруг он встал и давай лупить удой по воде. Раз десять хряснул, потом успокоился и дальше ловит. Я остановился, гляжу. Минут через семь он снова как подскочит и давай опять лупить по воде. Я ему:
— Зачем рыбу пугаешь? — А он мне в ответ:
— Кто, я? — Уточняю:
— Ты, кто же ещё? — А он своё:
— Чем?
— Да тем, что по воде лупишь!
— А-а, это…
— И давай рассказывать, — продолжал Шиншилов, — что-де выдра ловить не даёт: всплывает и с поплавком озорничает. Я достал лорнет… а ты знаешь, что после того, как в Мариинском мне однажды он не достался, и я не рассмотрел толком Матильду Кшесинскую, лорнет со мной теперь везде, даже в бане. Смотрю и вижу — точно выдра с поплавком в зубах. Так и познакомились.
На следующее утро Шиншилов представлял Перепряхину объявленного мастера. Высокий человек бодрого пенсионного возраста в соломенной шляпе, не слишком оформленных волнистых бакенбардах, с крепкими руками, в одной из которых держал ящик с инструментом, утверждал, что год тому пережил апоплексический удар, чем гордился и рассказывал каждому новому знакомому.
Услышав эту драматическую историю, Перепряхин поинтересовался именем мастера.
— И как же вас величать?
— Что делать? — удивился новоприбывший.
— Ну, звать-величать? — добавил Авель.
— Кого? — автоматически переспросил мастер.
— Вас… заодно и батюшку вашего, — уточнил владелец гаража с дырой.
— А-а… Егор Алексеевич мы.
— А фамилия?
— Чья? моя?
— Да-да!
— Мулардовы мы.
Пазл сложился. Мастера звали Егор Алексеевич Мулардов. Он тут же принялся за дело. Инструмент был разложен, доска с дырой, наподобие пульпитного зуба, вырвана из гаражной челюсти, и новый сосновый протез готовился встать в нужное место.
Молодой прозаик Стогорский пытался разговорить умельца, надеясь извлечь пользу от общения для новой книжки.
— Скажите, а не вас ли я видел вчера вечером на реке ловящим рыбу?
— Кого?
— Вас… рыбу, — тут же запутался Стогорский.
— Где?
— В реке… на реке… где же ещё?
— А когда вы имеете ввиду?
— Так вчера… вечером.
— Ну-у, уж не знаю, как и сказать…
— Да уж как-нибудь.
— А что вас интересует больше всего?
— Да… любите ли вы рыбу ловить?
— Я?
— Да.
— В реке люблю, а так… не очень.
— А как «не очень»?
— Так… в пруду… или озере каком-нибудь… не люблю.
— А почему?
— Что?
— Почему не любите в озере и пруду ловить?
— Почему не люблю?
— Да.
— Так как же это можно любить, когда поплавок на месте стоит без течения-то. Скукота… а-ах, — и Егор Алексеевич широко зевнул, — то ли дело на реке! Вот и господин Шиншилов не даст соврать. Он тоже всё на реке, на реке…
Наконец, пол стал как новенький. И даже лучше. Мастер не только заменил доску, но и пустил резные узоры по периметру пола и в центре, у люка в погреб. В узорах преобладал растительный орнамент, хотя Шиншилов утверждал, что в поворотах листьев ему мерещились рыбьи хвосты.
В районе бывшей дыры Мулардов установил устройство для ловли крыс собственной конструкции с сильнейшей пружиной, которая, по его словам, «должна справиться с любой крысой, обучавшейся гаражному промыслу да хоть и в самой Англии». После чего мастер получил от Перепряхина за работу целковый, с чем и откланялся.
Наутро писательская троица навестила отремонтированное место. Открыв гаражные ворота, друзья увидели такую картину: перед ловушкой металась худощавая с большой головой и зубами активная крыса, хвост которой был зажат пружиной. Перед ней стоял забытый вчера Перепряхиным ящик без дна так, что всё вместе сильно напоминало телевизор, экран которого показывал мятущуюся активистку.
Диомид Стогорский, большой знаток животного мира, высказал предположение, что крыса ведёт себя так, будто показывая — гараж этот ваш есть сущая дрянь, «совок», отсталая клетка, загораживающая двери в большой мир. Душно и нетолерантно в нём и мышам, и крысам. Разве о таких порядках мечтали оне, появившись на свет? Посмотрите, мол, как у соседей в гаражах светло и демократично — ни границ, ни цензуры, одни конфеты и печенье по полу разложены — живи, не хочу! Вот если б крысе доверили управлять гаражом, то она — о! — она бы развернулась: устроила бал-маскарад и одела кар-навальную маску. Доступ в недра гаража, то есть к перепряхинским заготовкам, продавала б с молотка заезжим крысам, и заморские зелёные рублики, пахнущие Dolce vita и «Dolce & Gabbana», потекли бы рекой…
А может, наш Диомид, как писатель молодой, увлекающийся, ищущий, слегка преувеличивал? Кто ж его знает.
Что сталось с той крысой, история умалчивает. Как поступает автор в подобных случаях, ему, то есть автору, хорошо известно. А вот что с ней сделали большой знаток животного мира Д.Стогорский, любитель рыбного семейства, ограниченного водами Десны и Неруссы М.Шиншилов, и наш милейший, только однажды обидевший мухобойкой мушку дрозофилу А.Перепряхин, — покрыто тайною.
Додумай, любезный читатель, уж как-нибудь сам.