Тяжёлый, двухэтажный, он неловко
глядит на речку больше сотни лет,
слилась в бордовом божия коровка
на ящике «Для писем и газет».
Не верю счастью: как пришли сюда мы,
к друзьям отца и мамы в старый дом –
скандал с утра на кухне, битва прямо,
я думал, никуда не попадём.
Родители бы вновь не поругались,
вести себя я буду хорошо,
стишок скажу, просить не буду сладость,
и бутерброд большой съем пребольшой.
Отцовский профиль держится солидно,
причёска рядом самой дорогой,
гуляю во дворе – из окон видно,
сказали за ворота ни ногой!
Один хожу, как взрослый натурально,
в песочнице копает малышня,
недаром старый дворик коммунальный
прельщает шестилетнего меня.
Стучат на бёдрах новенькие «кольты» –
из вестернов неписаный закон:
преступник нападёт ещё какой-то –
мужчина должен быть вооружён!
У края допотопного сарая
я сразу и ковбой, и Чингачгук,
индейцев кровожадных представляя,
стреляю по кустарнику с двух рук.
Таинственно примолкла за домами
церквушка, переделанная в склад:
как вырасту, наведаюсь с друзьями –
под полом, несомненно, древний клад.
Залезть на колокольню – тоже дело,
при мысли даже холодно в груди:
вот здорово сейчас бы зазвенело,
да колокола нет уже, поди…
В чужих дворах, понятно, интересней,
прохладно только, слышится: «Домой!»,
в сандалиях пески, и хоть ты тресни,
закончился субботний выходной.
Реветь уже когда пробило шибко,
все вышли, провожают, наконец:
у матери натянута улыбка,
шутлив, с глазами грустными, отец.
Не трещинка на старом фотоснимке
разделит детский мир напополам,
а то, что не стоят мои в обнимку –
щенком малым прибился к их ногам.
Весёлый гомон, вспышки аппарата,
темнеет, над рекой тумана мел –
какой-то дядя, здорово поддатый,
тот вечер, как сумел, запечатлел.
В ковбойке рыжей, с парой пистолетов,
не спящий вопреки режиму я,
и мама с папой, молоды, и лето:
мы вместе – мы, пока ещё, семья…