Перед Новым годом приснился сон, который и станет продолжением моей «антологии» снов.
Сны воды и снега.
Мчусь на огромной высоте над некими сибирскими реками. Поезд и рельсы так высоко, что вижу под собой, как на ладони, просторы вод, заливы, каменные острова, уютные строения (хозяйственные и жилые)… Я будто впереди всего состава: всё, что движется, – за моей спиной, а я на воображаемой открытой площадке. Скорость то запредельная, то стихает. И тогда я наблюдаю то, что внизу, как герой Тарковского в «Андрее Рублёве». Отчётливо вижу даже морщины на водах, рябь от ветров. Реки трансформируются в подобие озёр: так велики, так разнообразны и причудливы берега, инкрустированные в воды каменные островки. Иногда кажется, что вижу перекаты. И они величественны. Сверкают ярко, обширно. Только раз становится чуточку боязно: на огромной скорости состав кренится, и я хватаюсь за пустоту, меня окружающую. Но именно в это момент сверкающая реками Сибирь делается особенно прекрасной. И, как на качели, дух мой заходится. И страх покидает меня, и я продолжаю феерический полёт на чём-то совсем неощутимом…
Во снах «о воде и снегах» не вижу капель, не слышу звуков, не опускаю руки в стихию вод, не умываюсь. Правда, со снегом было исключение: я расчищал тонкий слой снега и мне открывалось много монет. Они были очевидно видны, из было много, я их собирал, и никак не мог собрать. Сон уставал от моей «жадности», иссякал… Потом я думал, что это связано, возможно, с детскими воспоминаниями о поисках мелочи на центральных улицах родного посёлка после каких-нибудь праздников. Удача порой нам улыбалась, и мы находили немного копеек, трояков, пятаков… Я вырос, и это сюжет покинул меня.
Про ливень – однажды. Может, и было что-то, но ничего не припоминаю. Я вмонтировал тот сон в «Ночной трилистник».
«В городе, пропитанный, как соты медом, впечатлениями дня, забираюсь в постель. Отдаленно гремит на кухне маленькой городской квартирки «священная война» супругов, моих друзей. Под нервное пересекание ими жилплощади, хлопанье дверей, щелканье зажигалок засыпаю…
…Сочный, спелый, белый-белый ливень в чудном саду. Стояла в нем жена. И вдруг от земли стали подниматься сказочные водяные пузыри. Они вытеснили ливень. Они сверкали, переливались. Украсили ветви чудного сада. «Пузыри земли» эти повисли на ветвях, как новогодние игрушки, как шары с елки моего детства».
Так что и здесь скорее – «пузыри», а не дождь. Вообще, ощущение рядом с тобой красивых сфер не раз посещало меня во снах.
Лейтмотивом же снов «о воде и снеге» надо признать смело – половодье. И оно всегда (с редчайшими исключениями) в те счастливые бессознательные минуты было связано с «буйством глаз и половодьем чувств». Как правило, я стою на высоком угоре над рекой. Подо мной – мелко-льдистое, сверкающее, режущее глаз весёлое раздолье вод… Нередко местом действия было слияние рек. Тогда масштабы, аллилуйя сна были запредельны! Один из таких снов (он не без противоречий в себе, сложен оказался тоже «в себе», – не по степени сложности изложить его). Я поместил его в заключение своей статьи к сборнику «Русские инсигнии». Вот этот фрагмент:
«В одну из ночей после чтения «Русских инсигний» мне снился сон.
Будто сидим мы с женой в небольшой комнатушке. Слева от нас ясно проступает лицо моей бывшей ученицы, славной, чистой девушки, сегодня полной и чистых дел, и чистых помыслов. А рядом с ней сидит лихой неопрятный мужчина в возрасте, с видимым грязным пятном на правом виске, с дешево и напоказ выпущенным несвежим воротником рубашки, тоже несвежей. И будто он – жених славной девушки. И будто мы с женой – представители сельского совета прежнего, и нам решать судьбы «молодых»…
Обидно мне во сне не завистью к молодости цветущей, взятой не по праву старостью, а бесстыжестью, нескромностью нахрапа молодящегося старичка… А он и песню еще какую-то оправдательную запел.
В общем, больно мне очень, и не знаю, что делать. Отвечая на мою рану («такая рана видит даже ветер…»), Она встает с лавки сельсоветской и выходит в подвенечном платье… в окно. Я поворачиваю голову к окну и радостно вижу ее идущей по солнечной, открытой простору лужайке.
Вдруг – вместо стены передо мной – сверкающие, радостные, ледяные воды. И спускается в них много людей. Крошечкой ледяной, мелко наколотой. И не страшно мне, а светло от купели их. Плывут ко мне. Выходят на берег. И девушка моя – среди них. Как айтматовская героиня из повести «Учитель», вошедшая и вышедшая из очистительных вод реки…
И сам я с кем-то близким обретаю чувство полета, лечу с ними искрами между каких-то больших домов, лечу к людям. Мы невидимы, мы спускаемся к ним, даем их рукам любовно нащупать наши лица, руки…
Может, и течение поэтических вод «Русских инсигний» будет для тех, кто возьмет в руки книгу и прочитает ее, благотворно и очистительно?»
(Продолжение следует…)