Терракотовые стихи,
обожжённые солнцем,
в золе и глине.
Они не хандрят,
не пугаются осени,
времени и тишины,
не столбенеют
от любви и одиночества,
не лучатся изнутри
таинственным светом.
Их не записать
травинкой на мокром песке,
не уложить под карандаш
игристыми рифмами,
не заставить
свиристеть по-птичьи.
Они вырываются из безмолвия,
тукаются в лист,
как печать в оправдательный приговор,
превращают в реальность
мгновения бытия.
У верлибров звучные имена,
но нет правил, стандартов
и тесных формул,
которые ломают им рёбра и позвонки.
Бойкие слова и фразы
цепляются за рваную кромку строк,
поэтому стихи иногда стесняются
своей несуразности и неуклюжести.
Они не любят
случайных читателей
за суетливость и непонимание,
а читатели
недолюбливают верлибры
за их огромность
и хинный привкус свободы.
Графоманы брезгливо морщатся,
мол – "фу, недостихи,
своенравны, шершавы,
кашляют клочьями строк,
бесят своей монотонностью,
не по осени шелестят.
А давайте-ка
вытопчем их дактилем,
покромсаем на междометия,
подкорректируем рифмами
или выплеснем прочь!"
А верлибры ходят за мной следом,
заглядывают в глаза,
наливаются светом
и просят:
"Стань словом,
разрежь страницы нетронутого неба,
и пиши же, пиши!"
Я хребтом ощущаю
крылатый солнечный жар,
чувствую лёгкость в душе
и пишу, пишу,
а то вдруг они навсегда исчезнут,
просто уйдут из жизни,
и мне снова придётся
заговаривать рифмы,
разнашивать строки,
слова укрощать в столбцы.