Из лезгинской поэзии:
Ханбиче ХАМЕТОВА,
народный поэт Дагестана
ТРАССА
(Поэма)
Эпилог
Мои стихи,
Явитесь как свидетели
Всех слёз, испепеливших бренный мир,
И то, что про себя сказать наметили,
Не позабудьте в этот важный миг.
Мои стихи,
Рождайтесь в муках праведных
Под завыванье бешеных ветров
И, как огня, чурайтесь мыслей правильных
И отшлифованных до глянца слов.
Но как волна о скалы ударяется,
Так бейтесь вы в закрытые сердца,
Чтоб видеть,
Как они приотворяются –
Пускай чуть-чуть,
Пускай не до конца...
Но вы ныряйте смело в щель глубокую
Шальным и жарким солнечным лучом,
Чтоб там, во тьме,
Кому-то одинокому
Успеть подставить вовремя плечо.
1.
Вдруг телефон задребезжал тревожно,
Как вопль морзянки в океанской мгле:
– Спасите наши души...
Если можно
Расслышать нас в ненастье на земле.
Ночной звонок вонзился в мозг, как жало.
И сердце моё вздрогнуло в тоске…
В ауле горском женщина рожала,
И жизнь её была на волоске.
Без лишних слов мгновенно я собрался,
Вскочил в больничный «рафик» на ходу –
И мы помчались по осенней трассе,
Чтоб отвести внезапную беду.
Уже заря, спешившая с востока,
Окрасила багрянцем небеса,
А мой шофёр летел вперёд, как сокол,
Забыв, что существуют тормоза.
Но, вот досада...
На подъёме скользком
Вдруг лопнула покрышка, как назло,
И мы стремглав в кювет сползли с откоса
Считая, что нам крупно повезло.
А где-то там,
За снежными хребтами,
Нас ждали, как Аллаха, каждый час.
Но только больше в той житейской драме
Развязка не зависела от нас.
А если опоздаем, то не сможем
Уже мы оправдаться никогда,
Поскольку всё казаться будет ложью
В ауле том, куда пришла беда.
И скажет нам народ
С глухим упрёком:
– Вы пыжиться большие мастера…
Да только нет в гордыне вашей проку,
Бессовестные горе-доктора.
И скажет нам народ
С усмешкой горькой,
Враз оборвав связующую нить:
– Вы набивать карманы только годны,
Давно пора вам гайки закрутить.
И скажет нам народ
Почти с угрозой:
– Ах, недоучки...
Что с вас можно взять?..
Уж лучше не прийти, чем слишком поздно
Прийти туда, где ждут дитя и мать.
В наш мудрый век,
Когда землетрясенье
Предугадать пытаются уже,
Вы не спасли созревший плод осенний,
Погибнуть дали ангельской душе.
И хоть несправедливы будут речи,
Проклятья нам швыряющие вслед,
Никто в толпе не станет им перечить,
Ведь в ненависти
Даже зрячий слеп.
2.
На Дербентской трассе шумно –
«Волги», «Нивы», «Москвичи»...
Не понять им, как спешу я,
Ведь для спешки сто причин.
Голосую безнадёжно –
Будто филин, хмур и зол…
А вокруг меня дорожный,
Бесшабашный произвол.
Я кричу, не затихая,
Угрожаю и молю,
И беззвучно чертыхаюсь
Вслед пустому «Жигулю».
Но надменные шоферы,
Словно на дороге гвоздь,
Объезжают меня споро,
Мол, на что нам лишний гость.
Едут мимо стройным цугом
«Вольво», «Форд» и «Мерседес»
Очень чинно друг за другом –
Кто-то к морю, кто-то в лес.
Вон Аслан летит в «Тойоте»,
Чей-то очень важный зам…
Он, хотя и на работе, –
По своим спешит делам.
Он в плену иных событий,
У него довольный вид,
Потому что с ним, простите,
Шлюха юная сидит.
Мчится золотая рыбка
Рядом с жирным червяком,
Одарив меня улыбкой
И загадочным кивком.
А за ними на «Победе»
Поспешает мой сосед –
На толкучку, видно, едет
Спекулировать чуть свет.
Этот...
Трижды будь неладен,
Тоже не затормозит.
Хоть и дышит он на ладан,
Всё торгует, паразит.
Кто придёт мне на подмогу
В этот невезучий день?..
Может, лечь мне на дорогу,
Растянуться, как ремень?
Но спешат машины мимо
Человеческой беды,
Что уже непоправимой
Может стать за час езды.
3.
Вдруг тормоза заскрежетали,
Подвластные мужской руке,
И глухо звякнули медали
На инвалидском пиджаке.
Старик-кумык, шофер безногий,
Из «Запорожца» мне кивнул:
– Сынок...
Что мечешься в тревоге?
– Да, вот, отец, спешу в аул.
Не стал он выяснять причину,
Махнул призывно мне рукой,
За ним сидел седой мужчина,
Хотя годами молодой.
Я руки им пожал обоим,
И мы поехали вперёд,
Туда, где корчилась от боли
Горянка, обхватив живот.
– Нельзя мне ни минуты мешкать.
И, от волнения дрожа,
Я объяснил причину спешки,
А инвалид на газ нажал.
Видавший виды «Запорожец»
Помчался, как арабский конь,
Свернув с шоссе,
По бездорожью,
В аул лезгинский прямиком.
И, чтобы скрасить путь далёкий,
Старик, подбадривая нас,
Размеренно с акцентом легким
Издалека повёл рассказ:
«На смоленской земле
В сорок первом году
Довелось воевать мне, кунак.
В самом пекле войны
Повстречал я беду
И увидел, как бешен был враг.
Партизанил я год
В белорусских лесах,
Где без счету друзья полегли...
И однажды, сынок,
У меня на глазах
Немцы хутор лесной подожгли.
Хоронилась там нашего батьки жена
С пацанёнком грудным на руках…
До сих пор снится мне,
Как кричала она
В жаркой хате сквозь чёрный угар.
Я карателей очередью уложил
И метнулся в пылающий ад.
Мать стонала ещё...
И мальчишка был жив.
Вынес я сосунка –
И назад...
Было, знать,
Мне Марию спасти не судьба –
Балка рухнула передо мной...
И когда догорела, как свечка, изба
Стало в сердце, как в чаще, темно.
Я младенца прижал осторожно к груди
И побрёл,
Гарь стирая с лица,
К командирской землянке,
Надеясь найти
Сиротинке родного отца.
Трое суток
Сквозь чащу я шёл прямиком,
От бессонных ночей изнемог,
Но дремал на руках годовалый Сашко –
Партизанского батьки сынок.
Лишь на пятые сутки,
Когда я едва
Полз к своим, выбиваясь из сил,
Нас спасли, наконец...
И на юрком П-2
С ранеными отправили в тыл.
...Уже после войны
В детском доме Уфы
Я нашёл своего сорванца.
Но куда ни писали мы только,
Увы...
Отыскать не сумели отца.
Но нашёлся он всё же
Три года назад –
Обелиск в белорусском лесу...» –
Вдруг умолк инвалид,
Оглянувшись назад,
И смахнул незаметно слезу.
Вновь тормоза заскрежетали,
Подвластные мужской руке,
И глухо звякнули медали
На инвалидском пиджаке.
Старик-кумык, шофёр безногий,
Отрезал:
– Дальше нет пути.
Да тут немного от дороги.
Сашко, хирурга проводи.
Я с любопытством оглянулся:
Попутчик мой лет сорока
Похож, скорей, на белоруса,
Чем на кумыка-старика.
– Он твой отец?.. –
Спросить решился…
Сашко кивнул:
– Один за двух…
Хоть на войне ноги лишился,
Но сохранил, как видишь, дух.
4.
На фоне золотой осенней мглы
Тур горный, удивительной породы,
Казался продолжением скалы
И символом изменчивой природы.
Его рога сверлили небосвод.
Его глаза светились диким гневом.
И в этот миг почудилось: вот-вот
Грозой осенней разразится небо.
Промозглый ветер с севера подул,
И грянул гром,
И молния сверкнула,
И ливень, предвещающий беду,
Заклокотал по улочкам аула.
Природы необузданный порыв
Меня в капкан серебряный захлопнул.
Но тотчас мне на выручку с горы
Примчалось трое всадников галопом.
По возбуждённым лицам седоков
Я понял –
Что жива ещё надежда…
Вскочил в седло, как в юности, легко
И поскакал сквозь водопад кромешный.
За молодыми спутниками вслед...
Тоску свою подстёгивая верой,
Я гнал коня, забыв о том, что сед,
И потеряв святое чувство меры.
– Уф, наконец... –
Раздался тяжкий вздох,
Когда мы появились на майдане….
И, чуть не оторвав рукав пальто,
Меня стащили с лошади сельчане.
И бережно,
Почти что на руках,
Поволокли к соседней сакле хором,
Которая была в пяти шагах
И обжигала всех немым укором.
Небритый горец, бледный, как стена,
В её двери распахнутой маячил,
Не в силах слышать,
Как кричит жена,
Он самокрутку мял, едва не плача.
Когда я подошёл, он пробасил,
От подступивших слёз моргая часто:
– Прошу, хирург... Жену мою спаси!
Мне без неё не будет в мире счастья.
Почувствовав всю боль мужской души
И тяжесть надвигавшейся потери,
Я за плечо его потормошил
И в дом вошёл, захлопнув плотно двери.
5.
Женщина, вцепившись в одеяло,
Зубы сжав и пальцами хрустя,
От невыносимых мук стонала:
– О, Аллах... Спаси моё дитя!
Доктор...
Я без страха мир покину,
Не виня за это никого,
Если сохранить сумеешь сына,
Первенца родного моего.
Позабывшись и очнувшись снова,
Съежившись от боли и тоски,
Всё твердила четко – слово в слово,
Как молитву:
– Сына сбереги!
Чьей мольбе мне внять?..
Жены иль мужа?
Дрогнула со скальпелем рука...
Как же в то мгновение был нужен
Мне совет седого старика.
Но не вправе медлить ни минуты,
Тотчас же я к делу приступил;
С твердой скрупулезностью,
Как будто
Прежние сомнения забыл.
Верен вечной клятве Гиппократа,
Что вложила скальпель мне в ладонь,
Сам себе казался я солдатом,
Прыгнувшим в пылающий огонь.
...Через час, откинувшись устало,
Закурил я, прислонясь к стене…
Под наркозом женщина дышала
Ровно и спокойно, как во сне.
А малыш, не крикнувший ни разу,
Не родясь на свет,
Ушёл во тьму...
У других бы ум зашёл за разум –
Как я не свихнулся, не пойму.
С дрожью в сердце
Саклю я покинул
Под скулёж осеннего дождя…
Всё селенье мне глядело в спину,
Как мертворождённое дитя.
И не в силах вынести укора,
Зашагал я к трассе наугад
Сквозь кустарник
По тропинке горной,
Чтоб стряхнуть ужасный этот взгляд.
Но, не отставая, откровенно
Он меня преследовал,
Как тень...
Два лица судьба одновременно
Мне явила в этот тяжкий день.
6.
На Дербентской трассе шумно –
«Волги», «Нивы», «Жигули»...
В серых сумерках спешу я
Не домой –
На край земли.
Голосую безнадёжно,
Всклоченный, как мокрый гусь.
Пестрой публике дорожной
Я посмешищем кажусь.
И надменные шоферы,
Словно на дороге гвоздь,
Объезжают меня споро,
Мол, на что нам лишний гость.
Вот Аслан спешит в «Тойоте»
Объяснять своей жене,
Как устал он на работе
С папками наедине.
И довольная девица,
Разомлев от коньяка,
Мотыльком не суетится
У чужого огонька.
Возвращается с базара,
Распродавши барахло,
На своей «Победе» старой
Спекулянтское мурло.
А за ним
На «Волге» новой
Мчится давний мой кунак –
Лавки мясопродуктовой
Коронованный завмаг.
Едут мимо...
Что за дело
Им до нищего врача,
Что ругается несмело,
Матерщину бормоча.
Может, выпил, бедолага,
Да немного перебрал...
Что же, я не сват завмагу,
Спекулянту я не брат.
Не потрафил и Аслану
С незнакомкою, кажись...
Заработать на осла бы
Мне за трудовую жизнь.
Чтоб на трассе оголтелой,
Где авто бегут рекой,
Не стоять бы то и дело
Мне с протянутой рукой.
7.
Когда отчаялся я было
Голосовать, теряя стыд –
Машина вдруг притормозила,
И хлопнул дверцей инвалид.
Он был уже один, без сына,
И мне махнул рукой: – Залазь!
Я еду в город за бензином
И подвезу тебя как раз.
Давай, рассказывай солдату,
Как там здоровье малыша?
Я потупился виновато,
И голос глухо задрожал.
Рассказ мой выслушав угрюмо,
Став неприступнее скалы,
С какой-то затаённой думой
Молчал он до Махачкалы.
И только возле перекрёстка,
Когда с ним попрощался я,
Старик вослед мне бросил жёстко:
– Ну, что же, бог тебе судья.
Я брёл домой...
Уже стемнело
И было не видать ни зги…
Лишь снег кружился –
первый, белый,
И заметал мои виски.
– Прости, солдат...
В годину злую
Ты наше будущее спас.
Ругай меня напропалую,
Но дай закончить мой рассказ.
Теперь, когда на белом свете
Черны и души, и умы,
За настоящее в ответе,
Пожалуй, даже больше мы.
И если нам его удастся
От разрушения спасти,
Младенца крик ещё раздастся,
И мать прижмёт дитя к груди.
Перевод с лезгинского М.Ахмедовой-Колюбакиной
Из книги "Избранное"
1993 г.