Картофельная ода

Элла Крылова
С дымком картофель чернокож
до синевы, как готтентоты,
а на разломе бел, как готы
иль кельты - тут не разберёшь.
В руках приятственная дрожь
крестьянской опосля работы.
И тлеющий костер похож
на город - ночью с самолёта,

на взломанный фамильный сейф
какой-нибудь графини вдовой,
за коей волочится шлейф
недоброй, но правдоподобной
молвы.
                В селе темно. Цветы
черёмухи - как саван рваный,
как если бы свои персты
Фома вложил в Христовы раны.

Картошка стынет на ладони.
Отрадна трапеза на лоне
природы! И влюблённый кот,
словно под пытками, орёт.
Что только ум ни приплетёт
к простой и величавой правде
присутствия! Со львами в прайде
он не мою ли кость грызёт?
По крайней мере, неспроста
глядят из каждого куста
графини, готтентоты, львы
и чей-то голый зад, увы.

О, произвол ассоциаций!
И с ним - метафор беспредел!
Как из индейских резерваций
отравой начинённых стрел
салют - в честь всех цивилизаций!

Картофель на разломе бел,
как лоб святого мертвеца,
как фартук хлебопродавца,
как свет в глазах христопродавца,
так бел, что хочется придраться,
ведь незапятнанность особо
нас провоцирует на злобу:
нас раздражает белизна,
покуда нет на ней пятна.

Птенец чирикает на сливе.
Костёр, отмаявшись, погас.
И я скажу в благом порыве...
да нет, потом... да нет, сейчас:

о, горше крестных мук порой
подагра, язва, геморрой,
ангина, остеохондроз
и в белом венчике из роз
шизофренический психоз -
революцьонный брат матрос,
себя целующий взасос
в татуировку на запястье
с изображением распятья.

Ночь. Мы с картофельного поля
бредём, лопаты волоча.
Барбос, в сторожевой юдоли
на наготу луны ворча,
бряцает цепью, моралист.
И как слеза блудницы, чист
просторный воздух...