Да, я был
андерсеновским гадким утенком,
через голод и холод я к жизни пробрался.
Лазил я по деревьям и скалам высоким,
с них срывался, но, к счастью, живым остался.
Мог голодными псами растерзанным быть,
спас глубокий обрыв меня с каменной крошкой.
Дважды в реках тонул, но велел ангел жить,
и пошире раскрыл моей жизни окошко.
Я работал в полях, знавших турка с румыном,
вечерами читал при свече и лампаде.
В лет шестнадцать привел меня Бог в медицину
и весь век проработал я в белом халате.
Я служил в мерзлоте и в тайге, и в болотах,
ведь военных строителей жизнь кочевая.
И в азарте проигрывал в карты без счета,
часто в глотку лилась мне вода огневая.
Пережил из рядов офицерских изгнание,
пережил два развода обманчивых браков.
Жил в квартирах чужих
без копейки в кармане
в Черняховске и Вильнюсе, в Калининграде.
И под красным крестом я носился с сиреной,
и в квартирах на ругань не раз нарывался.
Налетел с задремавшим шофёром
на автоцистерну –
не открой мигом дверь, вряд ли жив бы остался.
О, мой ангел-хранитель! Тебе благодарен:
если б ты не поспел,
удушился б я сгустками крови,
что вздувались в пузырь после среза миндалин,
был бы в Вильнюсе я в тридцать лет похоронен.
Обворован, избит – все милиции мелочь:
не убийство – так, мол, успокойся на этом.
Но ментам кинь лишь правду в глаза –
за смелость
изобьют под свинцовым глазком пистолета.
Я у моря живу. Завоеванный город
мне родной по отцовской здесь пролитой крови.
На рыбацких судах отправлялся я в море,
видел жаркие страны и мир ледяной и суровый.
Мне немало уж лет. Жизнь прошла
безвозвратно.
Жил, как знал, и прошедшему нет укоризны.
То, что было, бывает лишь однократно,
и такого не знал бы я в нынешней жизни.
Скажет хлыщ: жили вы в ненормальное время.
Но не мы ведь его, будто фильм, выбираем.
Я горжусь пережитым, что нес свое бремя,
видел то, что другие увидят едва ли.
Знали мы, что лишь труд одолеет препоны;
с каждым шагом заря загоралась ярче.
И пока не сольюсь я посмертно с природой,
не жалею, что в жизни могло быть иначе.
- - -