Бабушкам и дедушкам нашим посвящается...
http://x-minus.pro/track/24059/-
- Манька, ты чё хоть?! - раздался сердитый возглас. - Опять в окна глазеешь? Глянь-ка, котлеты погорят.
Тоненькая невысокая девчушка в неброском ситцевом платьице с покрытой белым платком головой, курносым носом и ярко-голубыми огромными глазами в обрамлении чёрных пушистых ресниц быстро отскочила от большого, почти во всю стену, окна хуторской столовой.
- Небось ненаглядного своего в окошке увидала, - послышалось звонкое и насмешливое.
Маша, вспыхнув как маков цвет, склонилась над огромной чугунной сковородой, ловко переворачивая подрумянившиеся котлеты. Скоро обед, и столовая заполнится шумными школьниками, учителями, администрацией сельсовета. Подъедет бессменный шофёр дядька Вася и кто-то из поваров повезёт обед колхозникам на поля. Густой аромат свежесваренного борща смешивался с запахом жарившихся котлет. Крепкие руки тётки Оли, старшей сегодняшней смены, быстро толкли сваренную картошку. Любаша и Нюрка-насмешница мелко шинковали капусту и огурцы для салата.
Наверное, Маше повезло. Она попала в хорошую бригаду. Тётка Оля, хоть и грубоватая, но справедливая, не жадная до знаний. Все секреты поварского дела открывает, не прячет. Вот, например, лук мыть перед жаркой не надо, не получится золотистая корочка. А горячий борщ плотно накрывать крышкой нельзя, иначе цвет потеряет. В фарш для котлеток надо немного молока добавить, нежнее будут. И много всего разного. Нюрка только уж сильно досаждает. Хоть и молодая, а язык острый, злой. Зато с Любашей подружились. Добрая Любаша.
- Дура ты, Мань, - между тем продолжала Нюрка. - Он же на десять лет тебя старше.
- На восемь, - тихо возразила Маша.
- А мы округлили, - засмеялась Нюрка, - и потом, он птица не твоего полёта - зампредседателя колхоза по хозяйственной части.
И, оперевшись обеими руками об обитый тонким железом стол, остро глядя на Машу, добавила:
- Есть у него уже пара. С Валькой Бобриной гуляет, училкой по химии. Говорят, свадьба по осени будет.
Маша вздохнула. Повернувшись к Нюре, сказала, словно сердце открыла:
- Знаю. А мне ничего от него и не надо. Смотреть на него только, да знать, что живой и здоровый.
- Дура, - вынесла свой вердикт Нюрка, - ой, дууура...
- И пусть, - твёрдо произнесла девушка, снимая готовые котлеты, - не твоя жизнь, моя.
- А ну цыть! - прикрикнула в сердцах тётка Оля. - Ты, Нюрка, за собой смотри. Хахалей у тебя, как цыплят на птицефабрике. То один, то другой. Неча чужие судьбы языком обмолачивать, со своей разберись.
Старшей смены нравилась Маша. Вот о такой невестке Ольга всегда мечтала: работящая, скромная, улыбчивая, уважительная. Красива красотой неброской, словно василёк в поле, и не заметишь поначалу, а как разглядишь, и глаз оторвать не сможешь. Мишке бы её такую, да где там... С Пашки своего глаз не сводит. И видно, что любит, по-настоящему. Не блажь это. Как увидит его, светиться вся начинает. А у того своя жизнь. Эх, доля бабья...
Ранним утром небо ещё только серело, а Павел уже шёл вдоль лесополосы по разбитой колёсами грузовиков колее к полям. Начиналась посевная, и колхозники готовили поля под сев.
Сапоги чавкали и хлюпали весенней грязью. Утренний воздух, холодный и хмельной запахами талой воды, просыпающейся прелой земли, бурого снега, бодрил, будоражил, врывался в лёгкие, выбивал на щеках румянец. Весенний ветер то резко нападал, ерошил волосы, раздувал полы фуфайки, то отпрыгивал назад и затихал до нового прыжка, словно играл с человеком.
Павел жадно вдыхал утреннюю свежесть и улыбался. Он не замечал ни разбитой колеи, ни грязи. Небо совсем уже посветлело, и солнце вскоре войдёт в силу, тёплыми поцелуями согреет землю, обсушит, и самая смелая первая трава выглянет под те поцелуи понежиться. Вон, грачи галдят, прилетают к самой посевной, приносят весну на крыльях. Теперь ночные морозы всё дальше и дальше отходить будут. Звонко затинькала синица, весну встречает. Земля примет в себя семя, сбережёт, согреет, напитает, и семя прорастёт, будет хлеб у людей. Жизнь кругом. Эх... красота...
Павел шёл, и душу наполнял тихий восторг и какая-то, непонятно откуда взявшаяся, щемящая нежность. Ветер ударил в грудь неожиданно и хлёстко и тут же отступил. Повернувшись в сторону распевшейся синицы, Павел сказал неожиданно даже для самого себя:
- Хо-ро-шо!
Рядом, зашумев, рыкнул мотор и замолчал, продолжая лишь тихонько урчать.
- Пал Николаич, садитесь, подвезу, - раздался молодой голос.
Рядом с Павлом остановился грузовик. Колхозный шофёр, молодой, веснушчатый, рыжий парень, открыл дверцу кабины для зампредседателя колхоза.
- Не шуми, Егор, - улыбнулся Павел. - Тишину спугнёшь. Подвези.
Он легко взобрался в кабину. Мотор заурчал сильнее, и машина тронулась.
- Пал Николаич, а хотите я Вам подснежники покажу? Это настоящее чудо, - предложил вдруг Егор.
- Подснежники? Хочу. Покажи.
- Только нам придётся в сторону съехать, - смутился паренёк.
- Ничего. Вези к своему чуду.
Машина свернула в сторону и ехала минут пять совсем уж по бездорожью.
- Теперь пройти немного надо, - сказал водитель, соскакивая с подножки кабины на землю.
Ещё минуты три по снегу, пока не растаявшему в тени деревьев, и они вышли к небольшой проталине, усыпанной сине-голубыми цветами. Цветы пробивались сквозь снег и лёд, маленькие, хрупкие.. и такие сильные. Первоцветы... какая в них сила жизни и в то же время беззащитность. Тонкие стебельки держали скромно склонившиеся головки раскрывающихся цветов, узкие ярко-зелёные листочки бесстрашно смотрели острыми кончиками вверх. Павел присел на корточки и осторожно притронулся к маленькому чуду жизни.
А цвет-то какой. Как весеннее небо. Как бьющий над речкой никогда незамерзающий ключ. Как... как глаза Маши... Маша... И зазвенело что-то в сердце, разлилось теплом и радостью, и болью нежданной, и тоской, и надеждой. И сами первоцветы, как Маша, - небольшие, неброские, а глаз не оторвать, и сильные, и беззащитные. Маша. Девочка, живущая по-соседству. И когда в душу-то успела войти? Столкнулись с ней возле колонки, когда она воду несла в вёдрах. Подскользнулась, чуть не упала. Поймал её Павел, да так и застыл на месте, окунувшись в лучистые синие глаза, полные благодарности и затаённого трепета. Утонул тогда в этой синеве. Так и держал Машу, пока та сама не попросила отпустить. И что теперь? Губы сами улыбаются, когда слышит её смех. Кровь стучит в висках, когда поймает её взгляд, брошенный на него украдкой. Ноги сами несут к её калитке. Увидит её, и на сердце спокойно становится. Ой, дурак старый...
- Не тронь, - осадил хрипло Егора, протянувшего руку к цветам. - Пусть растут. Не для нас весна эту красоту разбудила.
Поднялся и вздохнул:
- Поехали. Время.
(Продолжение следует...)