Решено было эти опасные путешествия прекратить, и я устроилась работать в дошкольный детский дом, который разместился в подвале законсервированной 123 школы, *) на Новолитовской улице. Директором его, и очень хорошим директором, была Мария Михайловна Шарая. В городе тогда были организованы специальные отряды девушек, которые разыскивали в вымерших квартирах еще живых детей и приводили или приносили их в детские дома. Вновь поступивших детей мы, прежде всего, стригли наголо, мыли, переодевали в чистую одежду, затем начинали понемножку откармливать. Уже чистенькие детдомовцы гордо говорили новеньким: «Не подходите, от вас наберешься!» Имелось в виду: наберешься вшей. Я там тоже «набралась», пришлось волосы остричь совсем коротко, «под мальчика».
Детдомовская повариха была подозрительно толстой, просто в три обхвата. Между собой мы удивлялись, что ее до сих пор не съели. Сегодня это звучит дико и цинично, но тогда нам так не казалось. По городу постоянно ползли жуткие слухи о случаях людоедства. Очень страшно становилось, когда люди просто пропадали, и их не могли найти. Так пропал младший брат моей школьной подруги. Он был еще не настолько слаб, чтобы не дойти до дому, и обстрелов в тот день в нашем районе не было…
Кормили детдомовцев, по тогдашним представлениям, неплохо. Порции, правда, были совсем маленькие, но продукты «настоящие» – не такие, как по карточкам. К несчастью, многих детей уже нельзя было спасти. Утром мне страшно было входить в подвал, где они спали на топчанах, поставленных впритык друг к другу. В подвале было полутемно, он освещался фительками, опущенными в керосин. Я шла по узкому проходу, вглядываясь в лица детишек, и одни говорили: «Тетя Леля пришла!», а другие лежали неподвижно с открытыми глазами. У ослабевших от голода работников детского дома не было сил хоронить детей, хотя бы в снегу. Умерших относили в туалеты, но скоро они были уже битком набиты телами мертвых детей. Наконец, нашлась одна воспитательница, которая вызвалась за хлеб вывозить на санках детские трупы и разбрасывать их по улицам.
Но все-таки многих удавалось спасти, и это была настоящая радость. Нашей гордостью стал маленький мальчик Паня: его принесли буквально полумертвого, но мы смогли его выходить. Очень трудно было отвлекать детей от разговоров о еде, которые они могли вести до бесконечности. Я собирала их вокруг себя, сажала Паню на колени и начинала рассказывать сказки, петь песенки. Дети старались встать как можно ближе ко мне, и каждый тянул ручку, чтобы хоть кончиком пальца до меня дотронуться. Слушали, кажется внимательно, но стоило мне сделать паузу, как раздавался чей-нибудь голосок: «А мне мама пирожные покупала…» И тут же начинался нескончаемый, однообразный щебет: «А мне мама покупала…, а мне мама готовила…» Порой было еще хуже: дети вдруг начинали не плакать, а тихонько жалобно скулить на одной ноте, не глядя на меня, не глядя друг на друга; и невозможно было остановить этот непрерывный, выматывающий душу звук.
*) В школе 123 я учился. Моим учителем был Сергей Михайлович Муравьев , блокадник, участник этих воспоминаний ленинградки. Отрывок Публикуется с разрешения его ( и её) дочери, моего друга, Ольги Муравьевой, записавшей эти воспоминания