под твоей подошвой моё лицо,
мои глаза, забывшие прадедов и отцов
не боящиеся нечисти, пули и мертвецов,
считающие тебя правосудием и творцом.
с бордовым ледяным бетоном под крестцом,
от которого не спасает пошлое кружевцо.
не согревает обессилевшее от натуги тело,
которое сломалось и одеревенело,
в котором имя твоё проросло, заело,
впилось зубами слева от груди остервенело.
и если так на самом деле выглядят амура стрелы,
то это самое последнее, чего бы я хотела.
но только у меня не спрашивали о тебе,
швырнули в рожу, как рак, пневмонию и диабет.
и каким бы быстрым ни был тогда мой бег,
я не смогла бы скрыться в этой стрельбе.
во мне никогда не бывало ничего грубей,
чем выстеленная для тебя колыбель.
в этой колыбели точно есть балдахин,
чтобы больше никто не видел твоей требухи.
я бы вообще не пускала туда никого без бахил
а ты накидал там мусора, падали и шелухи.
и эти ё.баные выблеванные стихи,
как будто я на голову повёрнутый мазохист.
как будто ты - единственное, о чём я могу писать,
и всегда - тяжелее всего на весах.
словно ты соединяешь разные полюса,
и разверзаются небеса.
ты дрессируешь меня, как пса,
и, как кукла в театре, приказываешь плясать.
а я даже не замечаю, как быстро летят часы.
и мне больше не о чем у тебя просить.
переставляю ногами, считаю до десяти.
и падаю тебе под ноги полумёртвая. и шепчу: прости.
это не стихотворение, это стриптиз.
я не смогу от тебя не то что уйти, даже уползти.
под твоей подошвой моё лицо,
до этого мига всё можно было выдержать молодцом.
но теперь мой голос тихий и с хрипотцой,
а на теле не сосчитать рубцов.
это словно родиться волком, родиться бойцом.
а умереть овцой.
это словно родиться поэтом.
и повеситься, сиганув с табурета.
словно тебя не задела очередь пуль нагретых,
но убило их рикошетом.
я рисовала б твои портреты.
но ты достаёшь пистолет.