Когда здесь, в Испании, говоришь, что давным-давно, почти в прошлой жизни, к тебе на окно прилетали голуби, что у каждого из них было своё имя, данное твоими детьми и свой характер, да что там говорить, у них и дети свои были, тоже все с именами, данными твоими детьми, тебе улыбаются и...не верят. А когда ты говоришь, например, что одну из них звали Серуля, потому что она была красивого жемчужно-серого цвета, над тобой по-доброму подсмеиваются : «Наверняка каждый день прилетала новая серуля, но ее принимали за вчерашнюю, потому что все голуби одинаковые, все одинаково-серые!» И тебе даже делается немножко обидно за Серулю, и за остальных голубей, и за всех их детей, долгие годы в морозы слетавшихся на твой подоконник, на то твое окно, оставшееся в прошлом.
Точно так же, наверное, подсмеивался бы надо мной житель Гренландии, если бы я начала рассказывать ему, что ни одна пальма не похожа на другую, что все они разные, очень-очень разные, хоть и одинаковые. Хотя про пальмы я могла бы и сейчас целую историю рассказать.
Было жарко. Мы шли по мокрой траве. Справа был песок, люди и море. Посередине была дорожка, по которой бесконечным двойным потоком двигались отдыхающие. С детьми, собаками, велосипедами. Мы шли слева от всех, там, где уже никого не было, и даже моря почти не было видно. Смотрела я то вперёд, то под ноги, то на носочки своих туфель, всё больше и больше темневших от воды, но в основном, конечно, я смотрела на ребёнка. Ребёнок шёл рядом, я вела его за руку.
И тут в какой-то момент произошло странное. Вы когда-нибудь ощущали чужую радость? Вы чувствовали этот эмоциональный подъем, взлёт, не свой, но другого человека, стоящего рядом? Я вдруг всем своим существом почувствовала именно это, чью-то сильную, безмолвную, вибрирующую радость. Кто-то, находящийся на одном пространстве с нами, был рад, кто-то был очень-очень рад! Его радость тянула к себе, звала разделить её, заряжала собой.
Там, куда я посмотрела, желая отыскать этот чистый источник радости, стояли четыре пальмы.
А кроме пальм никого и ничего вокруг не было, ни людей, ни собак, ни деревьев. Только мокрая трава и мы, продолжающие по ней идти.
Получается, этот сигнал, позывные радости, шёл оттуда. Исходил от пальм. Ээ?.... подумала я. Так спрашивают испанцы, когда не понимают. Переспрашивают с меняющимися интонациями, в зависимости от степени непонимания. Вот и я спросила мысленно: «Ээ??»
Сигнал не прерывался.
Хорошо, подумала я, допустим, пальмы радуются. Но пальмы радуются ... чему-то? Или может быть, пальмы сами по себе веселые, и радость их всегда беспричинна?
Мы продолжали идти, и я продолжала думать. Думать приходилось урывками, потому что ребёнок говорил без умолку.
А может, эти вибрации радости, пришло мне в голову, исходят не только от пальм? Может, они исходят от всех деревьев?
Или вообще от всего, что есть в мире, и только я иду (хожу) такая безрадостная?
Но мысль про всеобщую радость мне пришла в голову уже потом, намного позже. А пока я просто шла и несла в себе певучее полукружие; там, теперь уже в пространстве моей памяти, пальмы продолжали стоять с растрёпанными кронами, счастливые, словно после танцев. И я на них смотрела, смотрела, и... Стоп. Ведь если кто-то умеет радоваться, значит, он умеет мыслить?
Ах, нет-нет, умение мыслить здесь совершенно ни при чем, разубедила я себя. Любому много- и здравомыслящему это давно понятно.
Так что же такое радость? Радость - это май в сердце, вечное цветение. Казалось, я нашла простое и исчерпывающее определение.
Но если природа радости одна, то есть одинаковая для всех, и если для пальм радость означает то же, что и для любого из нас, то выходило несколько странно: пальмы никак не могли радоваться весне в сердце. Откуда у пальм сердце?
Потихоньку становилось очевидным, что пальмы не могли радоваться ни чему-то вовне себя, ни чему-то внутри себя.
Ха! Так ведь, наверное, сами пальмы и были радостью. Они были сотворены, созданы из радости и её излучали в пространство. Ликующая радость бытия, счастье просто быть! Давать тень пришедшему за тенью, дарить финики пришедшему за финиками, и сквозь это, над всем этим, всей силой ветра в себе и над собой, дарить радость любому, даже просто проходящему мимо.
К нам в дом приходит одна молодая женщина. Я открываю ей двери, и там, за порогом, в холоде и темноте, порой под проливным дождём, стоит она. Женщина небольшого роста, смуглая, полноватая. Женщина с очень нелегкой судьбой. Её зовут Ванесса.
И однажды я сказала ей: «Ванесса, ты очень красивая. Но у тебя какая-то необыкновенная, радостная красота. Мне даже думать о тебе радостно.»
Она ответила, и её ответ сразу многое мне объяснил: «Ах, это моя мама! - сказала она, - Это моя мама всегда говорит мне: Улыбайся, Ванэ. Ты никогда не знаешь, кому принесёт радость твоя улыбка.»
Да, Ванэ. У тебя замечательная, очень добрая мама. Ты улыбаешься, и я улыбаюсь тебе в ответ, и где-то там, внутри меня, где сейчас темно и холодно, так же темно и холодно, как за порогом моего дома, становится лучше и светлее, становится радостней.
Когда кто-нибудь из моих дочерей спросит меня, какой подарок я хочу на следующий день рождения, я скажу, что хочу крошечную подвеску в виде пальмы. Надо же с кого-то брать пример. С Ванэ, которая улыбается мне, стоя на пороге, улыбается не из вежливости, а всем своим существом. Или с пальмы, у которой не было такой обыкновенной, такой необыкновенной мамы, но которую тоже давным-давно научил кто-то Мудрый, кто-то Мудрейший:
Радуйся и радуй.