Конечно, сны у всех разные. Да и у кого-то одного сны бывают разными. Но иногда они повторяются. Например, в детстве, в те дни, когда я болел, мне часто снился один и тот же сон. Будто бы я один-одинёшенек стою на улице, а всё вокруг как будто бы замерло - словно кто-то невидимый и всемогущий вдруг взял да и нажал на ведомую только ему кнопку стоп-кадра. Вот стоящие на остановке люди, ожидающие трамвая; а вот и сам трамвай - двадцать третьего маршрута - изогнул своё двухвагонное тело на повороте у станции метро "Улица 1905 года"; легковые машины и грузовики, минуту назад ещё мчащиеся куда-то, покорно замерли вдоль проезжей части неширокого Трёхгорного Вала; девочка лет четырнадцати в коротком школьном платьице словно приклеилась к пространству вокруг себя как раз в тот момент, когда она только-только собралась перебежать дорогу; её юбка при этом смешно взвилась вверх, обнажив красивые бёдра и белые трусики девочки; дуэт пенсионеров-доминошников, облюбовавших лавочку в сквере, замерли как раз в тот момент, когда один из них поднял руку с плиткой домино в ладони, а с его уст вот-вот должен был сорваться выдох: "Рыба!"... И даже облака... они тоже замерли... И я как будто бы понимаю, что я должен бежать... куда-нибудь... не важно куда... и только для того, чтобы придать всему этому миру, вдруг замершему вокруг меня, хотя бы какое-то подобие движения...
...И я начинаю свой забег. Сначала неспешно, словно начиная разбег. И улица вокруг меня словно бы оживает: и окна домов, и витрины магазинов, и остановка трамвая, и автомобили - всё вокруг начинает движение. но это движение немного странное: всё начинает двигаться в обратном от моего направлении. А я бегу всё быстрее и быстрее, просто бегу, и мне совсем не важно, куда. Вот уже знакомые здания и остановки сменяются другими - чужими для меня. Мелькают вывески незнакомых ателье, сберкасс и магазинов, а сама улица, по которой я бегу, становится ощутимо уже... Через несколько минут она становится настолько узкой, что я едва продираюсь мимо сдавливающих меня стен...
...Болезни детства ушли, а вместе с ними ушли и эти температурные кошмары... Но сны, конечно же, были. И - как и положено! - они бывали разные...
В тот августовский день 20... года настроение моё было пасмурным, как и сам день. С самого утра зарядил нудный, по-осеннему неприветливый дождик. Солнечные лучи не могли пробиться сквозь тугую пелену седых облаков, и только бледное размытое пятно в небесах говорило о том, что оно - солнце - живо. Я вышел на улицу, подошёл к машине - старенькому "Пежо" - и щелкнул по кнопке автомобильного ключа. Однако, ни характерного отзыва центрального замка, ни помигивания поворотников не случилось, неудачей закончились ещё несколько попыток открыть авто "с кнопки". Уже предчувствуя недоброе, я открыл водительскую дверь ключом и уселся за руль. Однако, поездке на авто сегодня было не суждено состояться - машина не подавала признаков жизни, не реагируя привычно на повороты ключа в замке зажигания: ни тебе веселых огонёчков приборной панели, ни ласкового приветствия автовидеорегистратора, ни певучести стартера... аккумулятор не давал напряжения, и машина в данный момент представляла собой унылое убежище от дождя, а не средство передвижения по дорогам.
Так или иначе, мне предстояло ехать на автобусе... а путь предстоял неблизкий: до деревни Носово под Можайском. Там последнее время проживал один из моих боевых побратимов, бок о бок с которым мы прошли трудный путь среди кандагарских гор и песков Ригестана.
Когда к перрону автовокзала подошёл не привычный в последнее время "Мерседес" Голицынского автобусного завода или, в крайнем случае, "частный" подержанный "Ман", а явно видавший лучшие дни лет двадцать назад старенький ЛиАЗ-677, я даже слегка оторопел... Двери с шипением и последующим характерным стуком металла об металл распахнулись, и из нутра автобуса моей молодости вдруг дохнуло так тепло, так заботливо и приветливо, что я тут же забыл о несовременности транспортного средства. Я поднялся по ступенькам в салон автобуса и, не долго думая, уселся на самое переднее сиденье - боком к кабине водителя. Сколько раз в детстве, прижавшись щекой к стеклу, я сидел также вот на этом месте, с детским восторгом представляя себя на месте водителя, и следил за каждым его движением, за каждой манипуляцией руками, за каждым поворотом головы. В салоне автобуса было тепло, слегка пахло бензином и чем-то ещё, таким характерным именно в салоне ЛиАЗа. Постепенно в салон вошли ещё несколько человек, водитель - мужчина лет пятидесяти - повернул рычаг закрытия дверей и, слегка покачиваясь на неровностях асфальта, автобус тронулся в путь. Некоторое время я по привычке следил за манипуляциями водителя, внешний вид которого показался мне смутно знакомым, однако, совсем скоро я задремал. Сквозь дрёму я ощущал понятные мне звуки движения автобуса, небольшие толчки коробки-автомата при переключении передач, чувствовал специфический запах салона...
...Я не имею понятия, сколько времени спал. Сначала я почувствовал телом какие-то непонятные рывки и толчки, мне вдруг стало как-то неестественно жёстко сидеть, а такой понятный и оттого даже приятный запах салона автобуса вдруг перебили какие-то смутно знакомые запахи... что-то кисловато-горькое, жжёное... совсем давнее и почти забытое... и в то же время до боли знакомое...
...Из сонного равновесия меня вывел сильный толчок в верхнюю часть левого бедра. Инстинктивно я потянулся левой рукой к месту ушиба, но неожиданно рука наткнулась на что-то твёрдое и прохладное, что безошибочно отразилось в моем мозгу: ствольная коробка автомата. Всё ещё не понимая, что происходит - а вокруг меня стояли невообразимый гвалт и грохот - я раскрыл наконец свои глаза... И то, что я увидел в первый же момент, на мгновение показалось мне совершенно неуместным и сюрреалистичным: тот самый водитель автобуса, который какое-то время назад спокойно попыхивал сигаретой под равномерное движение своего ЛиАЗа, теперь выдавал короткие очереди из "Калашникова" куда-то вправо и вперёд от себя... только теперь он почему-то сидел не за "баранкой" автобуса, а наполовину торчал из верхнего, левого, водительского люка БТР. И в углу его рта тлела не сигарета с фильтром, а заломленная "гармошкой" папироса "Беломора". Сам же я сидел "на броне", то есть, сверху на "коробочке" в районе правого люка десанта; слева подо мной из боковых люков на землю вываливались люди в песочной военной форме... по правую же сторону, насколько позволял видеть мой взор, величественно возвышался неровный рельеф самых настоящих гор, тут и там покрытых неровными лоскутами "зелёнки".
Из оцепенения меня вывела пуля, которая резко взвизгнула над самым ухом, срикошетив от "башни" танкового пулемета КПВТ. Перекатившись по броне влево, я словно куль, свалился вниз, одновременно срывая с шеи лямку автомата. Ящерицей метнулся между центральных осей "коробочки" (там просвет шире - учили в "учебке") и устроился между осей передних (там поуже просвет, да и соляра труп не сожжёт, если что). Цель долго выбирать не пришлось, буквально в шестидесяти метрах от меня по склону вверх торчал чёрный тюрбан "духа"-пулемётчика, рядом с ним стояли две "шайтан-трубы" - противотанковые гранатомёты, скорее всего, "конфискованные" духами у наших "союзничков" - так называемых "зелёных". Прицелившись, плавненько давлю на спуск - инерциально дёрнувшись и взметнув руки по дуге вверх, тело "бармалея" по незамысловатой дуге шмякнулось на камни укреплённой по законам боевых действий позиции. Двигая ствол автомата вправо-влево, выискиваю всё новые и новые цели. Снова давлю на спуск - теперь более продолжительно, и автомат послушно выпускает короткие очереди - очередной "бармалей" катится под гору навстречу нашим парням.
Рядом со мной, укрываясь за задней парой скатов, примостился второй «комод» (командир второго отделения) сержант Саленко, в простонародье «Сало». «Хорошо усвоил теорию, боец, - крикнул он между двумя своими короткими очередями. - Да и стреляешь недурно». Я что-то буркнул в ответ, полагающееся в данной ситуации. А «Сало» уже «снимал» очередью бегущего в нашу сторону откуда-то слева с высоко поднятой в руке гранатой «бармалея». Глаза «бармалея» пылали какой-то лютой безысходностью с примесью нешуточной ненависти. Пули швырнули верх его бегущей фигуры назад, в то время, как его ноги продолжали какие-то доли секунды нестись к нам. Тело описало замысловатую траекторию и уложилось на спину. Через пару секунд прогремел взрыв - это взведённая граната отработала заданный алгоритм уничтожения. «Вот и весь «аллахакбар», - сплюнул «Сало» сквозь сломаный зуб и дал длинную очередь куда-то вправо…
...Бой как бой, завершился и этот. Сколько таких ещё придётся вести на пыльных дорогах Афгана. Молодёжь собирает трофеи - стволы автоматов и РПГ неровным строем ложатся на расстеленный возле одного из КамАЗов брезент. Вот идёт Толик Ашутин (погоняло - Ашот, уже год в Афгане). Левая его рука занята тремя АК, а правой - за бороду! - он ведёт позади себя одного из "бармалеев" со связанными за спиной руками. "Куда его, командир?" - без выражения, словно обыденность, спрашивает у нашего комвзвода разведки Валеры Войнова (Войны). "Да сдай его... вон, "чекисту"... Или расстреляй на х**... при попытке к бегству!" - вдруг взрывается Война.
А вот Талгат Амиркулов, мой погодка, однопризывник. В Афганистане почти на целый месяц дольше меня, чем всегда норовит поддеть обыденным в Союзе и таким едким здесь словечком "душара" ("дух" в Союзе - непременно воин первого полугода службы). Садится рядом со мной и раскуривает сразу две папиросы "Беломора", после чего небрежно скидывает на мои колени почти новенькие кроссовки "Адидас" сине-белой расцветки. "На, дуЩара. А то нога твоя сотрёЩ совсем!" - непередаваемый казахский акцент звучит классической музыкой. Да и кроссовки - как раз моего, сорок третьего, размера - должны быть в пору. Готовый сорваться было вопрос "Где взял?" Талгат вовремя затыкает гильзой раскуренного "Беломора". Делаю глубокую затяжку, горький табачный дым знакомо и приятно обволакивает моё распалённое боем нутро. Странно, это первый мой бой, и сейчас, получается, осень восемьдесят седьмого, а ведь я тогда не курил.
Вот идёт сержант Кебекбаев (погоняло - Кики), он - дембель, ждёт "корову" до Союза. На колонну до Газни и обратно сам напросился, хотя Война разрешил оставаться в расположении. "Какого х** я буду тут делать, командир? Ребята вон молодые, мало ли чего,.." - ответил тот. Сейчас Кики с кого-то из "духов" снял противосолнечные очки и гордо нацепил их на своё по-азиатски широкое лицо, отчего стал похож на Нурмухана Жантурина, народного артиста Казахской ССР. Или на черепаху Тортиллу. Рядом с ним с трудом шагает мой сопризывник Аркаша Синицкий (Синий)- с ним вместе мы "получали боевое образование" в учебной части в Литовской ССР, затем вместе были направлены в Кандагар, в разведвзвод при 3-й мср. Он тащит за ствол "свой" трофей - тяжёлый пулёмёт "Утёс", также явно "конфискованный" "духами" у "зелёных"... У Аркаши распорот правый рукав, из-за разрыва ткани видна рваная полоска запекшейся крови, поверх рукава (почти под плечом) наложен резиновый жгут. Сдав трофейное оружие, Аркаша плюхается к нам с Талгатом и, едва зажав папиросу губами, жестом показывает: "дайте огня". Талгат протягивает ему зажженную спичку, и в тот момент, когда руки Аркаши охватывают её по бокам от ветра, видно, как они трясутся. "Ты ранен", - как-то не к месту то ли спрашивает, а скорее просто произносит Талгат. "Ерунда. Кусок камня отскочил", - в тон ему и тоже как будто не к месту произносит Аркаша. "Всё равно... сходи к Элечке", - это снова Талгат.
Элечка - это наш отрядный "лепила", фельдшер Эльчин Караев, на "гражданке" (как он сам говорил) он был ветеринаром. А вот и он сам - обходит со своим "тревожным саквояжем" наши нестройные, изрыгающие табачный дым ряды. Поравнявшись с Войной, Эльчин по-уставному подносит руку к панаме: "Товарищ старший лей...", но Войнов коротким взмахом руки не даёт ему закончить доклад: "Отставить... говори по-человечьи"... Из короткого доклада выясняется, что потери нашего взвода (а точнее, той части, что участвует в сопровождении колонны) составляют двое "лёгких трёхсотых". Это включая и Аркашу, видимо. "Раны обработал, перевязал, дома осмотрю обстоятельнее", - закончил свой доклад Элечка.
Через время раздался зычный крик "По машинам!", двумя секундами спустя продублированный несколькими другими, не такими зычными голосами. Война продублировал команду в характерной для себя манере: "Братва, в путь...", выкинул едва прикуренную сигарету куда-то в сторону и едва различимо добавил: "Во глубину п...ды, под хвост собачий". Наша "коробочка" уже вовсю ревела двигателем, изрыгая из своих недр такую привычную вонь отработанной соляры и жжёного масла. Мы снова заскочили "на броню", заняв каждый своё место на нагретом полуденным ноябрьским солнцем металле. На мгновение показалась голова механика-водителя - мол, все на месте, смертнички? - и наш бэтээр рванул с места так, что я едва не опрокинулся с непривычки на ещё одного дембеля из второго отделения, Юру Донченко со странной кличкой "Хухры-мухры". Говорили, что до призыва Юра работал на шахте где-то в Донецкой области, продолжая дело своих родителей и прародителей. "Фамильная династия у нас, - любил говаривать Юра. - Это вам, братишки, не хухры-мухры!" На мое падение Юра отреагировал моментально, больно ткнув меня прикладом своего "калаша". Типа, "дыши ровно, салага. Тут тебе не хухры-мухры"...
Я устроился поудобнее на своём месте и предался своим думам. Пасмурное московское утро, старенький автобус, полузнакомое лицо водителя... Как же я оказался здесь? И - не просто "здесь"! А "снова здесь"! Ведь это был, получается, наш первый с Аркашей Синицким выход "в работу" - на сопровождение колонны КамАЗов в Газни. Или мне это всё снится? Я незаметно коснулся своего носа пальцами правой, свободной руки (левой я держался за скобу "коробочки"). От руки пахло пороховыми газами, соляркой, жженой резиной. Тогда я сильно ущипнул себя за нос. "Нет, не сплю", - нос отозвался болью и покраснел; это я почувствовал по характерному теплу. Снова мелькнуло в памяти лицо водителя автобуса - безусловно, это он, тут же подумалось мне. Он - наш нынешний механик-водитель, Слава Померанцев, переведенный из второго взвода вместо убитого три недели назад узбека Амирхана Турахонова. Как рассказывали, Амирхан погиб нелепо и досадно, буквально месяц не дослужив до отправки в Союз. Со своим "земелей" (земляком) из связистов отправился в кишлак соседний, вроде бы за куревом и "кишмишевкой" (местным самогоном) и уже на обратном пути попал под душманского снайпера.
Слева от меня, на левом посадочном люке десанта, сидел сам Война. Именно он, Валера Войнов, командир взвода разведки, сам приехал за нами на аэродром Гоцарх близ Герата в конце октября 1987 года. (Конечно, не просто так, конечно, не только ради нас. Нашим бортом в Союз улетали его, Войны, дембеля. Кажется, их было семеро). Именно по его команде сопровождавшие нас прапорщики Саша и Сергей - такие же "салаги" в Афгане, как и мы, "срочники" - построили нас в две шеренги. Войнов трижды прошёл вдоль строя, всматриваясь в наши лица. Было ощущение, что он - покупатель на базаре, а мы - стадо дойных коров. Или коней, не знаю... Первым он выбрал Аркадия. Просто в очередной раз дошёл до него и остановился напротив: "Представься, боец!" Аркаша, набрав в легкие воздуха, гаркнул в ответ: "Гвардии младший сержант Синицкий, прибыл для дальнейшей службы!" "Откуда будешь, сержант?" - спросил Войнов. "Карагандинская область, товарищ старший лейтенант, - ответил Аркаша, зачерпнув легкими очередной кубометр атмосферы. - Казахская ССР", - уточнил он секундой позже.
Надо сказать, что в эти секунды в моей голове стремительно проносились мысли одна другой паскуднее. Дело в том, что за время, проведённое в «учебке», мы с Аркашей как-то сдружились. Нет, нельзя сказать, что мы были не разлей вода; сначала гораздо больше свободного времени я проводил в кругу совсем иных курсантов нашего учебного взвода. Но в последние недели перед отправкой как-то так вышло, что мы с Аркашей стали ближе друг другу. И сейчас, когда из восемнадцати человек этот старлей выбрал именно Аркадия, стоявшего как раз левее меня, мне подумалось, что мои шансы равны один к семнадцати… если, конечно, старлей захочет взять кого-то ещё.
А Войнов уже было сделал шаг влево, отдаляясь от нас. Но потом, видимо, что-то взвесив или вспомнив, снова повернулся к Аркадию: «С кем корифанишься?» - вышло как-то по студенчески, по-простому. И не успел Аркаша ответить, а я уже дернулся орать «ура!»… Снова прозвучала команда представиться, и я выпалил что есть мочи: «Гвардии младший сержант Мовчан. Прибыл…»
«Двое, с вещами, в «уазик», марш!» - раздалась команда. Переглянувшись с Синицким, мы кинулись бегом к стоящему метрах в двадцати открытому «уазику»…
…Колонна на Кандагар уходила на следующее утро. Около десятка КамАЗов, груженых где продуктами, где стройматериалами, а где и боеприпасами, несколько топливозаправщиков с соляркой и авиационным керосином, ну, и, конечно же, машины сопровождения - несколько БТРов, располагавшихся спереди колонны (вроде бы три) по одному внутри колонны через четыре-пять машин с грузами и в замыкании то ли три, то ли четыре. Вдоль колонны сновали вооружённые автоматами бойцы, обмундированные армейскими касками и бронежилетами. Мы стояли возле одного из КамАЗов, гружёных почти под завязку картонными коробками с наклеенными на некоторые из них этикетками рыбных консервов. Вдруг словно из-под земли перед нами появились старлей Войнов и старший сержант в голубом берете. «Знакомьтесь, бойцы. Мой зам и ваш замкомвзвода старший сержант Ульвидас. Правда, ненадолго. Скоро Виргису в Союз, на дембель. Возможно, через неделю-другую». После этих слов мы получили из рук нашего «замка» бронежилеты и автоматы. «Потом распишетесь, бойцы, - сказал Ульвидас с непередаваемым прибалтийским акцентом, - а может, уже и не придётся…» И засмеялся. Мы облачились в бронежилеты, подогнав их под свои габариты, проверили наполненность четырёх запасных рожков и рассовали их по карманам одежды. «Всё, бойцы, по машинам», - скомандовал Войнов, и мы с Аркадием кинулись к борту КамАЗа. «Куда? - крикнул Война, - на броню с нами давайте. Не х*** привыкать к бортам».
Из более чем четырнадцатичасового перехода в составе колонны запомнились горы. Величественные и мрачные, они то нависали над нами, грозные и зловещие, то отступали вглубь пространства, и тогда песок, погоняемый холодным осенним ветром, мешал дышать и видеть нормально. Он хрустел на зубах, проникая сквозь самодельные лицевые повязки, сделанные нами из оторванных с формы подворотничков. Казалось, от него нет спасения, и только грозные и воинственные горы способны были избавить нас от его воздействия. Пару раз я, устав от однообразия пейзажей, клевал носом, сидя на «банке» (верхнем люке посадки), и тогда Война непременно ощутимо тыкал мое тело прикладом автомата: «Зри, боец. Горы обманчивы и непредсказуемы…»
Однако, к вечеру добрались без происшествий. Часа за два-три до прибытия унылый горный пейзаж сменился почти равнинной «зелёнкой», перемежающейся большими кишлаками и городками: Гиришк, Мейванд, Мурза Калай, Мурчех… Бойцы устало снимались с брони и бортов, начиналась суматоха разгрузки машин. Нам была команда следовать с замкомвзвода в расположение и обживаться на новом месте. «Новым местом» оказалась простая двенадцатиместная палатка-шатёр с пристроенным к ней со стороны входа вместительным помещением, служившим, очевидно, как кухней и столовой, так и общей комнатой, где можно было посидеть за столом, написать письмо, посмотреть подвешенный на веревках небольшой переносной телевизор «Сони» с замысловатой самодельной антенной, увивающей своими «щупальцами» почти весь потолок. Вся мебель в этой комнате, как и ее стены, была сбита из ящиков от каких-то снарядов, местами обтянутых брезентовыми кусками. Посередине главного (большого) стола стояла большая гильза (по видимому, от авиационной пушки) примерно тридцатого калибра. Из скошенного под углом «горлышка» гильзы выбивалось наружу керосиновое пламя, достаточно освещающее внутреннее пространство. Правую от входа стену венчала матерчатая «дверь», ведущая в спальню.
Когда мы втроём вошли в «салон» (это название запомнил навсегда), там находились человек пять народа. Ульвидас представил нас как «пополнение с родины», после чего нам были выделены два спальных места сразу возле входа. Со мной рядом располагался казах Талгат Амиркулов, рядом с Аркадием - азербайджанец Элисан Алы оглы Рзаев по кличке «Алиса». После Талгата Амиркулова место занимал Сулейман Бешеза, отрядный повар, уйгур по национальности (погоняло «Китаец»). Дальше отдыхали Вася Галашевский из Херсона («Хохол»), Виталик Грушевой «Груша» из Харькова, радист отряда Илья Рыбин из Запорожья («Рыба», кто б сомневался), Саша Щиголев «Щегол» из Минска. Одно место пустовало, а самые дальние кровати занимали командир отделения Кики (Кебекбаев) и замкомвзвода Ульвидас. Все эти люди, не считая литовца, и составляли наше первое отделение разведвзвода отряда…
…Но всё это было раньше, три недели назад. А сегодня мы вели колонну на Газни. И по всему выходило, что «чисто» выбраться уже не получится. Погода усложнила задачу тем, что основная дорога, по сведениям «зеленых» союзников, была местами размыта и засыпана камнями, поэтому идти пришлось по более длинной траектории, захватывая в пути городок Ломан. В соседних с Ломаном кишлаках были опорные посты союзников, и по их сведениям, активности душманов не наблюдалось. Тем не менее, уже через полтора-два часа после начала движения колонна нарвалась на засаду «духов». Это произошло возле кишлака Жалдак, где с юга и севера горные кряжи практически вплотную подступают к дороге. Правда, прошло всё достаточно успешно, атака нами была отбита «в зародыше», техника не пострадала, две царапины на взвод - весьма удовлетворительный исход боя. И настроение у парней «на броне» было приподнятым. Однако, Войнов о чём-то недовольно переговаривался с «свежим» своим заместителем - Толиком Ашутиным, который был назначен на должность вместо "дембельнувшегося" Ульвидаса. «Ашот» что-то доказывал Войнову, но тот угрюмо качал головой, не соглашаясь с мнением бывалого Толика. Я прислушался к их разговору, и из всего сказанного выходило, что это была своеобразная «разведка боем». Возможно, считал Война, идеи нападения перед духами не стояло, а всё получилось спонтанно - то ли кто-то не выдержал и пальнул по колонне, то ли наши «авангардисты» сами завязали бой, ответив выстрелами на активность «духов». Так или иначе, самым странным фактом была сама форма ведения боя «бармалеями»: не было стандартной гранатометной атаки на головную и хвостовую машины колонны.
Дорога сменила горизонтальный горный профиль на довольно ощутимый спуск. С юга горы отступили от дороги и открыли низкое ноябрьское солнце. По рации Война передал командующему маршем свои выводы. На том конце связи поддержали опасения старлея, приказав удвоить бдительность и быть готовыми к отражению рецидива. Мы миновали город Калат в провинции Заболь, и вдоль дороги теперь раскинулись пригородные кишлаки Синак, Хазари и Пуршет. Где-то слева от дороги, севернее километров на десять, располагалась военная оперативная база «зелёных» Лагман, с южной же стороны дороги потянулась прибрежная «зелёнка» реки Тарнак. Колонна шла хорошим ходом, дорога была неоднократно наезжена, многие бывалые бойцы и командиры знали чуть ли не каждый кустик, каждый бугорок был ими изучен досконально. Казалось бы, ничто не предвещало…
..Выстрел из РПГ ни с чем не спутаешь. Особенно, когда стреляют рядом. Особенно, когда всеми клетками своего организма ждёшь его. Особенно, когда стреляют по тебе. Поэтому, не успело ещё эхо ударить «второй волной» после выстрела, а уже мы посыпались с брони, словно спелые жёлуди с полувекового дуба. Я едва не сделал попытку повторить двухчасовой нырок под нашу «коробочку», как раздался второй выстрел из гранатомета, за ним - третий, четвёртый… наш БТР вдруг сильно вздрогнул, поочерёдно раздались два хлопка лопнувших скатов, и наша «коробочка» как-то осела вперёд и на правый бок. В ответ выстрелам справа и слева уже вовсю пели трели «Калашниковых» и крупнокалиберных «Утёсов», жахали наши «шайтан-трубы», коротко огрызались станковые штатные КПВТ ещё живых БТРов. В нос била сильная гарь от горящих покрышек нашей «коробочки», чёрный дым закрывал сектор ведения огня. Я приметил здоровенный булыжник, великолепно торчащий в семи метрах от меня как раз по нужную (правую) сторону дороги. Дело в том, что в этом месте «зелёнка» находится в нижнем горизонте по отношению к дороге, спускаясь к берегу Тарнака. Поэтому позиция была поистине великолепна: идеальное укрытие от «духов» - во-первых, а во-вторых - прекрасная подсказка остальным бойцам взвода. Воспользовавшись ветром, «застелившим» чёрным дымом нужный мне участок, я нырнул сквозь чёрную гарь к «своему» камню. Немного не рассчитав в дыму расстояние, падая, конкретно долбанулся рукой о торчащий в сторону от камня нарост. Левый локоть теперь сильно саднило, тем не менее, не было времени на охи. С момента первого выстрела «душманского» РПГ прошли едва ли секунд сорок-пятьдесят, а я уже вёл свой второй настоящий бой с афганскими «бармалеями»…
Под нашим прикрытием колонна КамАЗов тронулась с места. Впереди идущие боевые машины скинули с пути горящий передовой БТР, дорога была свободна. Мы же продолжали вести бой с шайтанами. В какой-то момент рядом со мной оказался Талгат Амиркулов, воспользовавшись тем, что я - частичный левша (стреляю с левой руки, с левой стороны). Талгат же приземлился ближе к правому торцу камня и тут же повёл интенсивный огонь короткими очередями. Воспользовавшись тем, что душманы немного отступили, водители дееспособных БТРов начали «подтягивать» свои машины в бой, разворачивая «штатные» башенные пулеметы, а гранатометчики, прикрываясь броней, вносили свою убийственную лепту точечными выстрелами. Механик-водитель нашей «коробочки» с помощью двоих бойцов в срочном порядке занимался заменой двух поврежденных колёс на запасные, имеющиеся в наличии. С башни же, невзирая на идущий ремонт, короткими очередями «мочил» из КПВТ сам Война…
…Семеро раненых (двое - довольно тяжело) и один убитый - сержант Кебекбаев, практически уже гражданский - таков итог того конвоя. Конечно, было собрано множество оружия и боеприпасов; конечно, были уничтожены более двух десятков «бармалеев»… двое взяты в плен… Но никто не вернёт родным и близким нашего Кики…
…Когда показались первые точки охраны гарнизона Газни, мои глаза, уставшие от трудного дня, стали закрываться. Я оперся обеими руками на рожок стоявшего на прикладе автомата и задремал…
…Очнулся я в том же стареньком ЛиАЗе, шустро мчащемся по Минскому шоссе Подмосковья. И едва я открыл глаза, как водитель автобуса повернул ко мне своё лицо и его губы очень внятно, хоть и беззвучно произнесли: «Салам, шурави!» При этом я ощущал сильную боль в левом локте... а мои руки пахли гарью жженой резины и пороховыми газами...