I
Не знали они, каково это -
Быть меж наковальней и молотом.
И лепили поэты вестникам
Крылья из сусального золота,
Чтоб горели павлиньей радугой:
Дескать, что ж ты, радуйся, Машенька!
Словно есть в том повод для радости,
Чтоб гвоздями в ладони - заживо.
И невелико озарение -
Написать на лице смирение,
Будто нет наивыше доблести,
Чем сносить безропотно горести.
Это где ж вы такое видели?
Вроде сами были - родители...
II
Перед тем, кто к тебе ворвался
В предзакатную тишь пейзажа,
Нет не то что сил отказаться -
Невозможно помыслить даже.
Отчего он молчит так больно?
Отчего он глядит так громко?
Он тебе объяснит, изволь.
У Отца твоего Ребёнка,
Что родится бездомным в поле,
Не тщедушно прекраснодушные,
Златокрылые небостранники -
А любому страданью чуждые
Непреложной воли посланники.
И пока смыкается грузно
Оперение грозной птицы -
Пальцы выломаны до хруста,
Буквы сыплются со страницы,
И губам неподвластно выговорить:
"Пронеси эту чашу мимо!"
Страшно людям Бога не видеть,
Но и видеть - невыносимо.
III
Посмотри, как чудно окрашена
Гавань дальняя в цвет небесный?
Страшный Суд в самом деле страшный,
Потому что простой и честный.
Может, нет ни костров, ни копий,
Может, вилы и крючья - бред.
Страшный Суд потому жестокий,
Что заступников больше нет.
И ни мольбы, ни обещанья
Не изменят Его в лице.
Не смогла отказать в начале.
Умолить не сможешь в конце.