Не признанный поэт

 
Чем можно назвать наше сегодняшнее состояние ума, благодушествующего на развалинах загибающейся культуры и агонизирующей религиозности? Невменяемостью, инфантильностью, дебилорецидивом?
По какой шкале нищеты можно выверить наши духовные запросы, к каким тысячелетиям палеолита присовокупить наши метастазы эпидемического озверения? И правомерно ли вообще применение понятия прогресса к нравам человеческого общества?
«Красота спасет мир!», - по слогу ввинчивали эту аксиому в наши сквозные уши и в уши наших родителей педагоги русской словесности. Черта с два. Афоризм – навылет! Увы, Федор Михайлович, увы! Что же нам остается? На что нам надеяться? На русское «авось»? А если я не русский, если татарин или казах, или иудей, положим?
Вспоминается еще одно, не менее афористичное, из Александра Блока: «Любовь и голод правят миром…» 
Правление голода наша страна и другие не единожды испытали и, наверное, еще испытают. А вот как с любовью? Что «у любви, как у пташки, крылья, законов всех она сильней» - это мы все знаем, слышали, а на деле-то как?
«Бог есть любовь, и любовь есть бог» – это выражение от недостойного нами употребления настолько исшаркано, истаскано, истерто, что не достает сознания нашего уже никак. Мы не реагируем.

«Нас не тронут проповедь
ни псалмы, ни просьбы.
Нового потопа лишь,
черного, как оспа.

Жажду! Крематориев! –
пеплом черным вышла б
жизнь, давно которая
не имеет смысла!»

Такие самобичующие, на пределе отчаяния строки о сегодняшней действительности я написал давно, еще в 70-е годы.
Вслушайтесь:

«Нету скорби такой нас потрясть до раскаянья, до содроганья,
нету сил у земли воскресить нашу сущность на час,
И рыдает Господь, сотворивший для нас мирозданье,
в наши мертвые души в последней надежде стучась».

Как поэт, как творец, как работник божий, пытаясь вдохнуть жизнь в онемелость великих библейских слов, я написал «Евангелие от любви» - книгу стихов о ЛЮБВИ, РОДИНЕ, БОГЕ,  преподнося ее миру как откровение, как заповедь, как завет  и последнее упование.
Без грамма насилия и дидактики, на уровне благоговения перед всем живущим, я пытался продраться к вашим сердцам сквозь катакомбы всяческих догм, предрассудков, уловок национальных и религиозных доктрин, но , в первую очередь, сквозь свой, вынянченный в эйфории социума наш верноподданнический плебс лжехранителей господних заповедей и государственных устоев.
Поэтому ни на какое паломничество к Храму поэта – а душа Поэта и есть его храм – на океанских глубинах веры, мне кажется, поэту уже не на что рассчитывать. И, возвращаясь с высот божественного вдохновения на грешную землю, таким же , как все мы  - из живой плоти и крови человеком, я не выдерживаю всеобщего  равнодушия, нашей окаменелости.

«Ну, какой еще кровью,
каким еще одиночеством истекать мне,
чтобы кто-нибудь смилостивился,
подошел и погладил мои руины».

И, как бы прощаясь с вами, я - одинокий реликт из эпохи  языческой цивилизации, скиталец по грезам и наваждениям утраченного нами рая, после всех, подаренных мне вами мытарств и распятий, жестом великодушного всепрощения приглашаю вас на Евангельскую мессу в уже не церковные, а вселенские пределы, - говорю:

«Самые близкие к вашей Земле планеты – это мои стихи.
Прилетайте, люди».

Свое послание заканчиваю теми же словами, что и «Евангелие от любви»:

«Вот и все. Благодарю вас, целую руки, склоняю голову и люблю!
Долг свой перед Землей считаю исполненным,
в чем и подписываюсь именем своим -  Владислав»
 
2007г.