Сколько веревочке виться, строке тянуться, яблоку наливному скользить по блюдцу, пряча от глаз то небо, то дно морское, только оно лица твоего не скроет. Скачет царевич по лесу, по чисту полю, кощееву смерть царевич везет с собою, волк под седлом рычит и роняет пену с белых клыков. Все ближе родные стены белого града, где славят тебя, героя - лишь одного, хоть подвиг вершило трое. Волку-то что, в наморднике, мной заклятом - жаждет свободы, бесится, да куда там.
Кощеева дочь оставлена и забыта; мыслит царевич, что будет она убита вместе с отцом под черным холодным сводом. Ей ли, отродью, надеяться на свободу, ей ли купить прощение чародейством, ей ли считаться царевичевой невестой?
Ей ли прощать предательство, ложь и подлость?
Я сохранила, царевич, твой тонкий волос. Там, где отца не жалко - себя жалею: нет ничего, что мести сейчас важнее. Прячься, беги, да выслежу, не оставлю, птиц и зверей скликаю тебе на травлю, спутаю тропки, дороги все перекрою - нет, не успеют тебя величать героем!
Катится яблоко и на глазах сгнивает, тянется магия злобная, огневая, ложится на плечи тяжкими кандалами, там где сияло солнце - бушует пламя. Замер царевич и дышит все реже, реже...
Сколько веревочке виться, да я обрежу.