Работа написана в соавторстве с моим отцом Вадимом Прокофьевичем Смирновым.
Ему принадлежит разработка сюжета и примечания, мне – поэтическое переложение.
О премудрый творец всего сущего Ахурамазда*,
Все слова и деяния, чувства и мысли создавший,
Это я, Заратустра, почтительный сын Пурушаспы*,
У Тебя вопрошаю нижайше: куда мне идти?
Среди славных мужей Пурушаспа известен четвёртым,
Что владеет секретом созданья чудесной хаомы*.
Ну а мне предначертанный путь в высших сферах небесных –
Людям знанье и мудрость верховной науки нести
Об азах бытия и развития бренного мира,
О борьбе вековечной святого добра с чёрной злобой,
О свободном и гордом решенье души человечьей,
Что ведёт неизменно к победе добра надо злом.
Я, помимо того, что в миру проповедником признан,
Стал в деревне своей пастухом при полезных животных,
Чтоб скотина сия приносила селянам прибыток,
И сама постоянно имела уход и покой.
Каюсь с чистой душою и сердцем, владыка Всевышний,
Что не все обязательства смог в должном виде исполнить,
Только в этом виной не трудов недостаток, не леность,
А превратность Судьбы и людей нечестивых дела.
Был посёлок наш ранее мирным, счастливым и сытым,
Были люди посёлка подвластны Тебе, Всеблагому,
До того, как жестокий самум, бушевавший полгода,
Не принёс из песков человека, дурного, как дэв.
Был он подлым и злым, кровожадным, обличьем ужасным.
Дети, встретив его, до сих пор хладным потом исходят,
Плачут, имя услышав, при том мелкой дрожью трясутся.
Злое имя сего человека звучит Дуршараф*.
Он собрал вкруг себя бестолковых беспутных людишек,
Сквернословов, лентяев, позорящих имя посёлка,
Научил их разбойничать скопом и зорить чужое,
Научил их вкушать одуряющий маков отвар.
Так вот вскорости стал Дуршараф вожаком поселенья,
Стало людям несладко под подлой и грязной пятою.
Ибо мысли дурные рождают дурные поступки,
Ибо сам Ангра-Майнью* копыто к сему приложил!
Нечестивый сей бог подлой злостью повсюду известен,
Он отец всех болезней и горьких несчастий творитель,
Злостный враг и противник решительный Ахурамазды,
Посягнувший коварно со злом на основу миров.
Он возжаждал узнать заповедную тайну хаомы,
Он, пленив, истязать стал отца моего Пурушаспу,
И пытать, и выведывать скрытые прочно секреты
Дуршарафа руками и силами присных его.
Злая банда пытала отца, но не выдал он тайну.
Эта тайна святая верховным богам лишь доступна
И премудрым жрецам, что величию истово служат,
Как отец мой и я, сын покорный и верный его.
Обучая меня, он внушал смысл обряда хаомы,
Постепенно, неспешно, величью её сообразно,
И напитка состав раскрывал предо мной постепенно.
Был он сложным, состав, все пропорции, части его:
Кузьмичёва трава, конопля и грибы мухоморы
Составляли основу и тайную силу напитка.
О частях остальных умолчу, как велят мне запреты,
Ибо прочен завет, ибо тайна сия велика.
Весь секретный состав, совмещённый в количествах строгих,
Растирался пестом с добавлением жертвенной крови,
По веленью великих богов, по традиции древней,
Наговором секретным вершился священный процесс.
После гибели страшной отца моего Пурушаспы
Приступили враги и ко мне, полагая резонно,
Что известны мне тайны отца и секреты хаомы –
Но напрасными вышли большие старания их:
Пусть мне было в темнице кроваво, и жёстко, и жутко,
Пусть сознанье меня иногда на часы покидало,
Пусть скрипел я зубами и громко стонал я от боли,
Но не выдал отца и не выболтал тайны богов.
Бред Заратустры
…А я верил своим соплеменникам,
Шёл всегда к ним с душою открытою,
Как Небесный Отец завещает нам,
Но не смог убедить их лишь в том,
Что любой из живущих ответственен
За земли, что дана, плодородие,
За скота, что вручён, благоденствие,
За воды, что течёт, чистоту.
Им не нужен наставник премудрости,
Проповедник верховного знания,
Что внушает любому ответственность
За себя и за ближних своих –
Легче жить без труда и усердия
На готовом, в миру существующем,
Рот открыть для даров не заслуженных,
Что плывут без усилья к тебе.
Потому-то рука загребущая,
Поскребя по камням и проплешинам,
Не найдёт ничего завалящего –
Проповедник с наставником бит…
Так случалось всегда в прошлом времени,
Так, увы, и поныне случается,
Так и в будущем, мыслю, продолжится –
От того оказался я здесь…
Животные:
Он очнулся, он очнулся!
И глядит с недоуменьем…
Кажется, он понимает
Положение своё…
Заратустра:
Я лежу в холодной луже,
Искалеченный, избитый,
На телах животных бедных,
Изувеченных, больных.
Подо мной они сплотились
В виде прочного паласа
Чтоб сберечь меня от грязи
И для подвига спасти.
Помнят, верные, заботу
И за ласку благодарны…
Обещаю, вас не брошу!
Низким людям отомщу!
(Он второе обещанье,
Что дано с горячим сердцем,
Не исполнит, ибо любит
Всё, живущее в миру.)
Обращение к Верховному
Заратустра:
О премудрый творец всего сущего Ахурамазда,
О, господь многомудрый, владетель словес и деяний,
Это я , Заратустра, в сомненье к тебе обращаюсь,
Объясни: что мне делать теперь и куда мне идти?
Тут же вспыхнул пред взором его шар, пожаром объятый,
И унёсся мгновенно на север, к Звезде-полководцу.
Так ему указал путь назначенный Ахурамазда,
Путь, которым отныне идти по земле надлежит.
Заратустра:
Вы вставайте, друзья и товарищи в горе-несчастье!
Соберите последние силы и зубы сожмите,
Приготовьтесь скорее к пути многотрудному, злому,
Что пред нами господь так отчётливо предначертал.
Лучше уж завершить предречённую богом дорогу
На свободе, на воле и в радости, пусть и последней,
Чем в холодной, зловонной, презренной клоаке
Годы грязные жалкие скудные долго влачить.
Верьте мне, Заратустре, как верю я Ахурамазде,
Ибо им, только им я ниспослан на бренную землю,
Чтобы людям земли приносить безвозмездное благо,
Чтобы звери земли помогали мне в этом труде.
Так вставайте! Вставайте, готовьтесь к далёкой дороге.
Знаю, что обессилели вы от болезней и ран нанесённых
И смирились навеки с судьбою своей незавидной.
Но вставайте, хлебните раз в жизни свободы глоток!
………………………………………………………….
Растолкал Заратустра животных, подняться заставил,
Первый шаг, самый трудный, насильно принудил их сделать,
Опираясь животным на плечи, в пустыню их вывел –
По песку конь, верблюд, вол, козёл и собака шли с ним.
Уходили в пустыню они шаг за шагом, со стоном,
Шаг за шагом, со стоном, со звоном, со вскриком, со всхлипом,
По чуть-чуть, понемногу вперёд на неведомый север,
По пути, что Небесный Отец им огнём указал.
Уходил Заратустра премудрый в пустыню с друзьями,
Спотыкаясь, шатаясь, хромая, держась друг за друга,
Падая, поднимаясь, слезами порой умываясь,
Всё вперёд и вперёд, даже не оглянувшись назад.
От тех мест, где на свет родились и где жизни прожили,
Где закончился смысл их пути – уходили в пустыню.
Уходили в пустыню, в безбрежность, в песок, в неизбежность –
А по воле свободной никто бы туда не ходил.
Ибо знали: в пустыне безжизненной властвуют дэвы
и зловредные звери царят невозбранно в пустыне,
ядовитые змеи в песках, пауки, скорпионы,
а вокруг – ни воды, ни травы, ни древес – ничего.
Так скитались в пустыне друзья до полуночи тёмной.
Было мрачно в округе, поскольку луна не всходила,
Было всюду темно, и глаза недреманные вражьи
Не могли из увидеть, так, стало быть, бог их берёг.
Проходили они мимо тонкой и хлипкой ограды,
Проплывали по ветру дымы от людских поселений,
Утопали во мраке убогие крыши жилища.
Вот свобода и воля! Иди до Полярной звезды!
Под покровом ночным и в пустыне легко и прохладно,
И песок не сыпуч, и нога на пути не увязнет.
Уходили в пустыню, откуда никто не вернулся,
Уходили туда, где доселе никто не бывал.
И, покуда лежала в тиши, полумраке пустыня,
Были уху слышны только шорох, шуршанье да вздохи,
Но лишь только забрезжил рассвет и светило проснулось –
Оживились пески, зазвучав, как пустой барабан.
Над песками взошли свист, щелчки, вой, рычанье и трели,
Ужасающий вопль за холмом, за песчаным барханом.
Но друзья шли упрямо вперёд, не взирая на звуки,
И внезапно шипение змей раздалось из-под ног.
Песнь змей
Мы шуршим шершавой шкурой
По горячему бархану,
Берегись, случайный путник,
Зверь пустынный, опасайся!
Ш-ш-ш!
Ты узнаешь силу яда,
Остроту клыков змеиных,
И раскаешься – но поздно! –
Ты отравлен и повержен.
Ш-ш-ш!
Заратустра и спутники вкруг обошли это место:
Не пристало дразнить тех, кто ныне тебя не кусает…
Впереди, за корягой сухой, тень сторожко мелькнула –
То презренный шакал, вечный спутник людей от начала,
Вечно ищущий, что бы стащить из чужого съестного,
И обидеть слабейшего, славу дурную стяжав.
Песнь шакала
Вот ступает Заратустра
И ведёт зверей убогих.
Можно славно поживиться,
Их до места проводив.
Но, нажравшись мертвечины,
Стану я не мил подругам,
Ни одна из них не пустит
После этого в нору.
Не забыл я, я всё помню,
Как пресветлый Заратустра,
Так хватил меня дубинкой,
Да, дубинкой по хребту,
Когда я решил отведать
Полудохлого ягнёнка
Из его большого стада.
Что, не много ль одному?
Или вот совсем недавно
(До сих пор немеет лапа)
Запустил в меня он палкой –
Зазевался я на миг.
Проводить их до стоянки,
До последнего приюта,
Что случится очень скоро,
И с ухмылкою спросить:
«Что, помог тебе создатель?»
(Позабыл его я имя…
Да оно мне и не нужно!
Не до человечьих дел).
Что там впереди случилось?
Вьются птицы-трупоеды…
Опоздаю я к обеду…
Всё, бегу, бегу, бегу!
Так унёсся шакал, только пыль позади заклубилась:
Своего не упустит, и встретив того, кто слабее,
Или силой отнимет еду, или крепко обидит –
Уж такие поганым шакалам повадки даны.
Так и путники двинулись дальше, всё дальше в пустыню,
Уходя из тех мест, в каковые уже не вернутся.
Незаметно в телах их кончались последние силы.
Самой первой собака на волю пустыни сдалась,
Хоть и ехала путь свой верхом на приятельских спинах
В старой ветхой корзине, подобранной возле посёлка.
Созвала она спутников верных, желая проститься,
Облизала их ласково жарким сухим языком.
Заратустра взял в руки тяжёлую голову друга,
Крепко стиснул в ладонях, в газа напряжённо вгляделся,
Дунул в нос, прошептал что-то тихое-тихое в ухо.
Улыбнулась собака на эти пророка слова.
Подошёл следом бык, преклонился страданию друга,
Напряжённо вздохнул, кратко голос грудной подавая,
Подбородком погладил, касаясь слегка и лаская,
Ведь от века собака с быком были крепко дружны.
Диалог собаки и быка
Собака:
На спине верблюда-морха
Я лежу.
И от обморока-мрака
Отхожу.
Раньше падала безвольно
В бездну бездн,
Но меня подняли волны
До небес.
В упоительном полёте
Вижу вас,
Вижу, по пути идёте
Без прикрас.
И в конце большой дороги
Яркий свет,
Как у бога на пороге
Всем привет.
Я тогда вернулась к жизни:
Для меня
Вспыхнуло без укоризны
Пламя дня.
И теперь сижу в корзине,
Как и впредь,
Отгоняю в сумрак синий
Злую смерть.
Бык:
Ты не спи, не спи, собака!
Расскажу тебе, что знаю,
Всё без лжи и без утайки,
Только ты не спи, родная!
Нам, живущим с человеком,
Пусть язык его неведом,
Но без слов вполне понятны
Все стремления людские.
За большое время жизни
Видел я людей премудрых,
Слышал праведные речи,
Их готов тебе поведать.
Говорят, что ты, собака,
Рождена в одёжке ладной
И с удобною обуткой,
И легка собачья поступь.
Едешь на спине верблюда,
Что забыл высокомерье
И взирает с удивленьем
На ведущих разговоры.
Был священным я животным,
Принесённым богу в жертву.
Изошли тогда из чрева
Человеки и растенья,
И фруктовые деревья,
И раскидистые злаки,
И увёртливые лозы
Изошли тогда из чрева.
А теперь влачусь по дюнам,
Спотыкаясь, увязая,
По суставы, по колени,
Что разбиты Дуршарафом.
Собака:
Ты, приятель крутолобый,
Не ворчи,
Ты, брюзжащий не по злобе,
Помолчи.
Изо всех ты самый мудрый,
Верь себе,
И надежды ясным утром
Вверь судьбе.
Бык:
Долго-долго, очень долго
Мы живём с тобой бок о бок.
Ты – с острейшим обоняньем
И крепчайшими зубами.
Верный друг для человека,
Страшный враг для супостата,
Охраняешь чутко стадо,
Ты бодра и голосиста.
Ты вокруг плетней петляешь,
Ни шакал, ни волк, ни ворог
Не приблизятся к жилищу,
Ничего не стащат даром.
Не жадна ты, терпелива
И довольствуешься малым,
Словно жрец благочестивый,
Господа слуга прилежный.
Как я рад, что Ангра-Майнью,
Моего заклавший предка
По словам Ахурамазды,
Создал нас на благо людям.
Ты приветлива, собака,
Как прелестница, приятна,
Как ребёнок, шаловлива,
Ты приносишь людям радость.
Собака:
Не завидовал ты мне бы,
Ключ всех благ,
И душа твоя на небе –
Божий злак.
Да, стоят жилища прочно
Не за страх,
Благо, денно мы и нощно
При делах.
Будь хозяин даже нищ мой,
Будь горбат,
Я б ходила вкруг жилища,
Как солдат.
Дом хозяйский, кров и ложе,
И уклад
Жизни для меня дороже
Во сто крат.
Бык:
Потому-то Заратустра
Заповедовал потомкам
Хорошо кормить собаку,
И лечить её в болезни.
Собака:
Да, я помню, как тужили
Обо мне,
Как о собственной беременной
Жене.
Помню, я была полезна
У одра,
Чтоб вобрал в себя болезный
Чуть добра.
Бык:
И с почтением к собаке
Относились наши люди,
Потому её ударить
Прегрешеньем было тяжким.
И потом его загладить
Можно было покаяньем
Или подвигом серьёзным,
Или долгим добрым делом.
Сострадательность к собаке –
Человека добродетель,
За неё душе на небе
Предназначена награда.
Если кто убьёт собаку,
У того хлеба и травы
Разом в росте пресекутся.
Чтоб вернуть поля и нивы,
Нужно принести за душу
Во три ночи по три жертвы,
Связки ароматных прутьев,
Возлияния хаомы.
Дуэт быка и собаки
Пусть ведёт нас Заратустра,
Лучший человек на свете,
Верим мы ему и любим
Всей звериною душою.
Так вели разговоры внушительный бык и собака,
И внимал их речам с удивленьем верблюд престарелый.
И решил он в премудрые речи животных вмешаться,
Ибо слышал в течение жизни не менее их.
Только в долгом и трудном пути по пескам с караваном,
Когда видишь неделями лишь грязный хвост пред собою,
И вокруг никого, с кем легко перекинуться словом,
Позабудешь не только слова, но и смысл этих слов.
И вздохнул он со всхлипом, и голову скорбно потупил,
А вот конь, что давно потерял свою стать боевую,
И совсем поседел, но гордился весьма каждой раной,
Что получена ранее в яростных жарких боях,
Что скакал много раз под седлом знаменитых героев,
И хранил в своей памяти множество дивных рассказов
О делах легендарных и сказочных давних походах,
Рот отверз и весомое слово своё проронил.
Песнь коня
Пусть жизненный путь затухает,
Но помню поднесь каждый шаг свой
С геройскими чудо-бойцами,
Что славу Ирана ковали.
Ещё стригунком я носился
По травам, табун обгоняя,
Поскольку премудрые боги
Вложили в меня безвозмездно
Могучее крепкое сердце
И кости прочнее железа,
И сильные мышцы литые,
И был я за это отмечен.
Ходил я под Траэтаоной*,
Повергнувшим Ажи-Дахака*,
Ужасного с виду дракона,
Чья власть пронеслась над Ираном.
Герой заковал его в цепи,
Подвесил во жерле вулкана
Преславной горы Деванменда,
Казалось, на вечные годы.
Потом я ходил под Керсаспой,
Сразившим трёх дэвов-драконов.
Одним был ужасный Пандхарва,
Во блеске подобный светилу,
Стремившийся мир уничтожить,
Лишить справедливости вещи,
Похитивший с неба хаому
И множество бед совершивший.
Лишь собственной честью богиня
(Пресветлая Вач её имя)
Вернула на небо хаому,
А сыном её сам Зарер был,
Мой третий бесстрашный наездник.
Похитили с ним Одатиду,
Что в Азии дев всех прекрасней.
Мы с ним это сделать сумели.
Так честно служил я героям,
Легко выполнял их задачи,
И снова вернулся к Керсаспе
Как конь, не сравнимый с другими.
И надо же горю случиться:
Змей Ажи-Дахак безобразный
Сбежал из вулканного плена,
Но снова повержен героем.
Но кознями Видарашафа*,
Что силами злыми был послан,
Свершилась судьбина Зарера,
Погиб наш герой безвозвратно.
Его бы из боя я вынес,
Ушёл бы от всякой погони,
Но был далеко от него я,
Служил господину другому.
Мы с сыном Зарера Баствартом*
Потом колдуну отомстили…
Была то моя под луною
Последняя славная битва.
Жестоко израненный, старый,
Совсем никому-то не нужный,
Попал я в табун Дуршарафа,
И встречен был злыми словами:
«К чему эта старая падаль,
Что в жертву богам не годится:
Те любят кобыл помоложе,
Горячую кровь покраснее».
Но встретился я с Заратустрой,
Добрейшей души человеком,
Уж я-то людей разумею –
Носил я героев великих.
Иду я по вещему следу,
Куда Заратустра укажет,
И верю ему без вопросов,
И сердцем своим подчиняюсь…
Так делились сопутники самым в душе сокровенным,
Ибо чуяли: их впереди ожидает разлука,
И уйдут они скоро навеки из этого мира,
И реченное ими как исповедь пусть прозвучит.
Исповедался так пред друзьями и конь благородный,
Проронил своё веское слово и бык круторогий,
Изрекла свои думы и верная людям собака,
Лишь верблюд слабосильный ни звука промолвить не смог.
Да облезлый козёл, что богат разве только годами,
Всё в сторонку стремился уйти, от друзей затаиться,
Наконец даже он, поощряемый всеми, проблеял
Изводящее слух дребезжащее слово своё.
Песнь о козле
Да, грешен… – и больше не слова.
Да, грешен… – продолжат другие.
Ведь честного в жизни деянья
Его невозможно найти.
Приставлен был злым Дуршарафом
К отаре безгрешных овечек,
С тем, чтобы готовить наивных
Во жертву великим богам.
Легко тех пасти, кто доверчив,
Неопытен в жизни и смерти,
Кто беспрекословно послушен
Во всём своему вожаку,
Кто вскормлен на пастбищах тучных,
Кто вспоен обильной водою,
Чьё сладкое жирное тело
Готово вполне на убой.
Не верит послушное стадо
Предательству или подвоху,
И жмётся в тоске и в испуге
К надёжным ногам вожака,
А тот их уводит к загону,
Где страшные чёрные люди,
Не ведая жалости к слабым,
Смертельную жатву вершат.
А после из рук их кровавых
Козёл принимает морковку,
И снова пинок отправляет
За новыми жертвами в путь.
И всем этим можно гордиться?
Ещё ниже к песку наклонил свою выю брадатый
И побрёл на дрожащих ногах по безмолвной пустыне.
За козлом потянулись послушно усталые звери,
Постепенно сбиваясь гуртом в тесный дружеский круг,
Чтоб, держась друг за друга, влачить онемевшие ноги,
Помогать в каждом шаге и силу давать в каждом вздохе,
Продолжая идти за надёжным своим Заратустрой,
Что в молчанье глубоком и думах идёт впереди.
Тяжко тянутся в долгом походе их дюна за дюной,
И песок раскалённый, сыпучий их путь устилает
И уводит в пустыню под солнцем белёсым горячим,
Что легко иссушает последнюю каплю воды.
А песок всё шипит, всё свистит, как полночный разбойник,
И хрустит на зубах, и мешает дышать полной грудью, –
Он помеха всему, и стекая с сияющей дюны,
Забивается в рот и стегает хлыстом по лицу.
Мы ругаем его, мы его от души проклинаем,
Но при этом порой вспоминаем с теплом и надеждой:
Это родина наша, сурова, безжалостна, нища,
голодна и безрадостна – только навеки одна.
«Здесь родился и я, – вспоминает в пути Заратустра. –
Здесь я необходим, здесь живут дорогие родные
И отец мой и мать, и родня по ближайшим селеньям,
И преданья, и мифы, и боги родимой земли».
Так идёт Заратустра, бредёт по песку через силу,
Очень трудно ему: жарко, больно и скользко на дюнах,
Но труднее всего ощущенье бессилья, безволья,
И попытки понять то, что было, что стало с отцом:
«Дорогой мой отец, и уменьем, и знаньем угодный
Вековечным богам, почему завершил бренный путь свой
В самых жутких страданьях и в самых жестоких мученьях?
В чём повинен он был и страдал за какие грехи?
Вот и я, добрых дел на земле средь людей проповедник,
Поучающий близких и вере, и правде с любовью,
Ими изгнанный вдруг на позор и на гибель в пустыню,
В чём повинен был я, за какие страдаю грехи?
И родные мои, претерпевшие голод и холод,
И от сильных – обиду, и от богачей – поруганье,
И от хитрых – обман, и от подлых душою – бесчестье,
В чём повинны они, за какие страдают грехи?»
Так вот в думах тяжёлых, идя в тишине шаг за шагом,
Уходил он в пустыню, туда, где один только ветер,
Да жара, да песок, да лихие исчадия ада –
Это явственный знак, что и ад сам уже не далёк.
Никакой же двуногий туда не пойдёт добровольно,
Если только безумье душой его не овладело,
Если только не изгнан врагами из дома родного,
Если только ему не обрыдла постылая жизнь.
А тем временем кто из-за дюн здесь лицо своё кажет?
Заратустра признал его сразу, по первому взгляду –
Это старый знакомый, охотник и тать, лев пустынный,
Что частенько влачился вокруг заратустровых стад.
Надо правду сказать, никогда не бесчинствовал хищник,
Ибо чуял добро, исходящее от человека,
И отличье его от простых и знакомых людишек,
И величье его, что царям благородным сродни.
И почувствовал сразу нужду его лев благородный,
И с вершины сияющей дюны готов был спуститься,
И к ногам Заратустры великого плотно приникнуть,
И ладонь его властную нежно любовно лизнуть.
С плавным током минут постепенно пришло пониманье,
Что не время теперь ни для ласк, ни для дружеских жестов,
Вот и лапы болят, и колени предательски ломит.
Лучше пару часов там, в тени от бархана, поспать.
Услыхал Заратустра вдруг вой, доносящийся сзади,
Оглянулся, увидел: попутчики сильно отстали,
И лежат на песке вдалеке, и не в силах подняться,
Он бредёт по безвидной безводной пустыне один.
Неужели решили они, будто бросил жестоко
Их хозяин на лютую смерть, не взглянув, не простившись?
Горше всех завывала собака, ведь боги на землю
И послали её, чтобы быть с человеком всегда.
Заратустра вернулся и понял, что звери не встанут,
И тогда поспешил он прибегнуть к последнему средству…
Ведь когда умирал Пурушаспа, отец и кудесник,
Тростниковую трубочку он Заратустре вручил,
Что смолой золотой с двух концов закупорена прочно,
Заключая лишь несколько капель небесной хаомы.
От убийц-негодяев запрятан в тростинке надёжно
Тот дарованный смертным богами великий секрет.
Тростниковую трубочку прятал в обрывках халата,
Тут на свет драгоценную ношу извлёк осторожно
Заратустра и капнул по маленькой-крохотной капле
На язык своим спутникам, всем своим близким друзьям.
Завозились животные, стали с песка подниматься,
Только знал Заратустра, что всё это лишь ненадолго,
И обязан он быстро друзей своих верных доставить
До конечного пункта в тяжёлом опасном пути.
Стойбище древних
Посмотрел на собаку: она еле слышно скулила
И глядела в ту точку, откуда хозяин вернулся,
Ведь чутьё у собаки значительно тоньше людского
И предчувствие развито пристальней, чем у людей.
Заратустра поверил собаке, а после увидел,
Что ложбина меж дюн впереди и темнее, и глубже,
Чем другие ложбины. Быть может, в ложбине найдётся
Хоть единый глоток драгоценной целебной воды.
Поползла, обезножев, на брюхе собака отважно,
В нетерпении тихо визжа и слегка завывая,
От удушья и зноя являя из пасти язык свой,
Всех животных в последнем рывке торопя за собой.
Оглянувшись назад, Заратустра в пустыне увидел
Разноцветный мираж. Это призрачный город Гандхарва,
Что сулил и ему и сопутникам, верным животным,
Неминучую страшную гибель в зыбучих песках.
Торопливо скользнув с жаркой дюны на прочные камни,
Очутились друзья на площадке, недавним самумом
От песка и от пыли пустынной очищенной напрочь.
И явился их взглядам сокрытый веками секрет.
Им явилась плита, что присыпана мусором сверху.
Заратустра сторожко очистил от мусора камень,
Рядом с ним над завалом прилежно трудилась собака,
Помогая тот камень с привычного места свернуть.
И открылся работникам вскоре изящный рисунок,
Полный тайны глубокой и скрытого миру значенья,
Нарисованы звери: и бык, и петух, и собака,
И оружие предков: копьё, булава и топор.
Камень Митры* пред ним, осознал наконец Заратустра,
А рисунки на нём – то священные знаки Сраоши*,
Бренный мусор вокруг – то остатки старинной стоянки.
Здесь когда-то давно проживали предтечи людей.
Вспомнил тут Заратустра: когда пас в пустыне скотину,
Неожиданно вышел к нему из песков дряхлый старец,
Истощённый донельзя, голодный, смертельно уставший.
Был напоен-накормлен внезапный случайный пришлец.
И старик рассказал, что была здесь стоянка Сраоши,
Духа веры, порядка, посланника Ахурамазды,
Брата Аши, и Рашну, и Митры, великих и мудрых,
Так священные книги поныне толкуют о том.
И царили тогда веролюбие, братство, богатство,
И в селенье среди алтарей возвышалась пластина,
То и был досточтимый великий в веках камень Митры,
А на нём те картинки, что тайного смысла полны.
И петух, благодатная птица и символ Сраоши,
И оружием предков петух оснащён в полной мере,
Чтоб сумел он людей отвращать от жестоких ошибок,
И достойных и светлых от мыслей нечистых стеречь.
И собака, и бык, что верны от рождения людям,
Были явлены свету на каменной этой пластине…
И пока состояли они на бессонной охране порядка,
и текла в том селенье счастливо спокойная жизнь.
Пока Айшма* нахрапистый, дэв навсегда беззаконный,
Не возглавил набег на селение гнусных номадов.
Те, ограбив селение, мирных людей уничтожив,
Остальное безжалостно предали злому огню.
И с тех самых времён несчастливое это селенье,
Занесённое напрочь сплошными глухими песками,
Средь барханов сокрытое и недоступное взорам,
И со свету исчезло, и в памяти стёрлось навек.
«Это место здесь, рядом – так древний старик говорил мне, –
Продолжал Заратустра печальный рассказ пред друзьями. –
Я пока не нашёл его, век по пустыне скитаясь,
Но найду непременно – в том дан нерушимый завет!»
И теперь Заратустра постиг: Вседержитель великий,
Дорогой всеблагой и всезнающий Ахурамазда,
В это место священное их с тайной целью доставил,
Средь пустыни безжизненной им верный путь указал.
И уселся без сил Заратустра на древней колоде,
И без сил разлеглись возле ног его верные звери,
Чуть касаясь одежды, руки ли, ноги человека,
Тем поддержку и верность свою в тяжкий миг проявив.
Без воды, без еды, без мечты, без всякой надежды,
Приготовились други без жалоб к безропотной смерти, –
Осознал Заратустра, за ними в слезах наблюдая,
И взмолился в последней молитве к великим богам.
Молитвы о воде
Обратился Заратустра к ахурам*,
Силам древним, ныне полузабытым,
Со словами упованья и веры,
Как к последней в этой жизни надежде.
«О, Ахам-Напаша*, сильный, укрывший
Фарн* в священной глубине Ворукаши*
От дракона злого Ажи-Дахака*,
Сотворивший вечный род человечий!
Помоги нам, погибаем от жажды!
Дай воды животворящей в пустыне!»
Долго ждал в тиши ответ Заратустра –
Лишь зарница в белом небе сверкнула.
И раздался голос между раскатов,
Между молний и громовых раскатов:
«Недосуг мне, смертный, время не терпит!»
Ничего не получил Заратустра.
Обратился он к аспаре Урваши*:
«Родилась ты от дыхания бога,
Многочисленных сынов воспитала,
Повелителей династии Лунной*.
Попроси за нас великого мужа,
Злого демона потоков Гандхарву*,
Что сиянием подобен светилу,
Не палить нас, но пролить на нас милость.
А тебя я умоляю, аспара,
Поднимись дождём над тихой рекою,
Что спокон веков хранишь от напастей,
И излейся благодатным потоком.
Нет вины перед тобою, аспара.
Ты злопамятна частенько бываешь…
Вот когда-то Ангро-майнью подлейший
Предлагал мне расплатиться тобою
За предательство отца, за измену
И за выдачу секрета хаомы –
Я отверг его пустые посулы
С отвращением и праведным гневом.
Говорил великий Ахурамазда,
Что не дело грешного человека,
Каковым себя смиренно считаю,
В божий план самоуправно мешаться.
Я ничем тебя, поверь не обидел,
И ничем аспары честь не затронул,
И с супругом твоим, грозным Гандхарвой,
Не имел ни разногласья, ни ссоры.
Умоляю всей душой вас обоих:
Не оставьте же в беде нас, убогих!
Не позвольте лютой смерти свершиться!
Дайте, дайте нам воды во спасенье!»
Затянула багровая грязная мгла всю округу,
Серым пологом душным окрестнуюземлю укрыла,
И жара пролилась по округе из адских жаровен, –
То мираж в предсказании грозном своём предвещал.
Средь пустыни возник страшный призрачный город Гандхарва,
Значит, быть в этом месте жестокому злому самуму,
Нет надежд на спасенье ни зверю, ни гаду, ни птице.
Путник, с жизнью простись и суровую участь прими!
Первым знаком конца будет жуткое страшное пекло,
Что и крепкие люди лишатся навечно рассудка…
Заратустра успел оградить и себя и животных,
Начертавши защитную линию. Вдруг увидал,
Окружили их паприки-пэри, со злостью бросаясь
На границу волшебную, и не сумели прорваться.
Изменялись они постоянно: то мыши пищали,
То взмывали в горячечном воздухе нетопыри.
Сам Тиштрийя в былые эпохи с такими сражался
И сравнил их со звёздами, что меж землёю и небом
Злобно мечутся в воздухе, залпам орудий подобно,
И беспечных людей и животных смертельно разят.
И они то вдруг явятся в образе паприка-крысы,
А разрубишь её пополам, и получишь четыре,
То вдруг станут прекрасными девами в ярких одеждах,
Словно радуги дивные в небе меняющих цвет.
То вдруг станут жрецами, то птицами вещими станут,
То бобрами, то змеями жёлтой с белой окраски,
То лягушками станут, а то черепахами станут,
То на миг обратятся в несущий погибель огонь.
То вдруг тиграми станут, а то превратятся в химеры,
Сразу станут и феей, и древом, и горным бараном,
Или девами с птичьими лапами и опереньем,
Или станут в бесовском задоре неведомо чем.
Так кружила ужасная стая горячим самумом,
Но черты, проведённой пророком, пресечь не сумела,
И увидел тогда Заратустра жестокую битву,
То ли вправду увидел, а то ли измыслил в бреду.
Сражение Тиштрийи с Апаошей
Как из самого чёрного сердца жестокой пустыни
Прилетело ужасное диво в видении диком,
Что являло собою костлявую лысую лошадь
С лысой шеей, ушами, боками и лысым хвостом.
Приближалась она, словно молния чёрная, споро,
И повеяло вдруг над пустынею смрадом великим.
То не смерть ли сама в виде дэва летит Апаоши,
Чтоб ужасную жатву безжалостно в мире пожать?
И закрыл Заратустра глаза, чтоб принять свою карму,
А когда вновь открыл их, то дивное диво увидел:
Белый конь желтоухий с златыми в зубах удилами
Бьётся с лысым чудовищем так, что гудят небеса.
Победил белый конь, ибо дал ему Ахурамазда
Силу сотни коней и десятка пустынных верблюдов,
И десятка быков, и огромную мощь гор и речек,
Ибо был белый конь испокон в небесах божеством.
И пока не накрыл жуткий жар Заратустру с друзьями,
Он всё думал и думал, а вера в богов уходила.
Словно купол небесный, алмазный, прозрачный и прочный
С диким гулом и треском внезапно разверзся над ним.
Изменилась земля, что была раньше крепкой опорой,
Зашатался столп знаний и опыта, искренних мнений,
Зашатался и сам Заратустра в незыблемом прежде,
В крепкой вере отцов и в ученье премудрых жрецов.
Молитва Заратустры
Ахурамазда Великий и Мудрый,
Я обращаюсь к тебе со словами,
Я, Заратустра, тобой сотворённый,
Верный тебе, вопрошаю тебя.
В мире народов, что создан тобою,
Людям зачем же так плохо живётся?
Ложь и обида, разврат и жестокость
Ныне зачем же в сём мире царят?
Ведь у тебя по рукой в подчиненье
Боги и духи, апсары и дэвы,
Все те, кого мы сполна почитаем,
Те, для кого мы обряды творим,
Поим и кормим, и ценности дарим –
Нет ни малейшей подмоги в награду,
Только живётся всё хуже и хуже,
Нет нам ни отклика в этой беде.
Всё от того, что небесные сонмы
Заняты в тщетных трудах лишь собою,
Сварами, дрязгами, ссорами, бранью,
А иногда настоящей войной.
Времени нет, чтоб в дела человечьи
Всем им вникать и творить справедливость,
Если судить, то судить по закону,
Если учить, то по правде учить.
В мире твоём, Всемогущий и Мудрый,
Что неподвластен ни взору, ни мысли,
Много есть места доныне пустого.
Распорядиться б рачительно им!
Если б я жил не по чьим-то советам,
Не по чьему-то чужому решенью,
А по своим рассуждениям здравым,
То расселили б бездельников там!
Там их нужда непременно заставит
Шить себе платье, выращивать злаки,
Чтобы не сгинуть от хлада и глада,
Также удобную обувь тачать.
Только затем обучившихся можно
Всех расселить вместе с прочим народом
В виде героев, защитников мира,
Людям явивших достойный пример.
Будут тогда лишь по полному праву
Зваться пророками и мудрецами,
Правду являть в предсказаньях, сужденьях,
Будут по праву учить и лечить.
И после этого, Мудрый, Великий,
Будут народы тебе благодарны,
Будут встречать благодарственным гимном
Каждое в мире явленье твоё.
Так творил Заратустра Единому Богу молитву,
В безответном порыве, почти что теряя сознанье,
И увидел едва в то последнее яви мгновенье
Взор суровый и властный, направленный в душу его…
…………………………………………………………..
Заратустра очнулся от льющего с неба потока,
И не важно совсем, кем был послан поток благодатный,
Он, подставив ладони, всё пил животворную воду,
И всё пил, и всё пил, и всё пил, и всё пил – без конца.
На попутчиков бедных своих обратил он вниманье,
Те, очнувшись от мёртвого сна, тоже воду хлебали,
Всё хлебали, хлебали, хлебали её бесконечно,
Сожалея, что больше не входит ни в рот, ни в живот.
Дождь всё лил-поливал, будто рухнуло небо на землю,
И казалось, что вечным пребудет божественный ливень,
Так что вскоре площадка, где путники в бурю укрылись,
Превратилась в огромную лужу, в бурлящий поток.
Ощутил Заратустра: под ним шевельнулась колода,
Вскоре к небу воспряла и стала внушительным древом,
И покрылась цветами и сочными листьями споро,
И мгновенье спустя принесла дорогие плоды.
И верхушка бархана, скрывавшего их, вдруг осела,
И на склонах в мгновение ока трава появилась,
Что манит изумрудом прекрасным и нежностью лета,
Что зовёт отдохнуть от забот, на минуту прилечь.
Заратустра нарвал спелых смокв с веток дивного древа,
Накормил до отвала рассевшихся снизу животных,
Завещав, чтоб не трогали лучших плодов на верхушке,
Предназначены ибо Тому, кто им чудо явил.
Дождь кончался. Явилось зовущее ласково солнце,
И ушла в под барханы вода, лишь в колодце осталась,
Разбрелись отдохнувшие путники по разнотравью,
Лишь собака, охранница стад, забралась на бугор.
И завыла протяжно, и к ней Заратустра поднялся,
И застыл в изумленье, увидев в низине оазис,
Животворный и свежий в засушливом сердце пустыни,
В окруженье высоких опасных заснеженных гор.
Там, откуда явились, проход был единственный верный,
Образованный кстати осевшим от ливня барханом,
И цветущий оазис предстал им волшебною чашей,
Полной листьев, цветов и обилием спелых плодов.
Даже талха-акация, что ничего не рождает,
Кроме горьких стручков и опасных и длинных колючек,
Там покрыта плодами, подобными крупным гранатам,
И прозрачными, словно небесный златой виноград.
Много-много плодов, никому неизвестных доселе,
И висело на ветках, и землю ковром покрывало,
Перемешанных с палой листвой и травой изумрудной,
И струился в округе густой неземной аромат,
С ароматом цветов и земли перемешанный крепко,
С ароматом медовым текущих ручьёв и потоков,
Раз услышав его, до скончанья веков не забудешь,
И такой аромат люди райским* издревле зовут.
Отличалось разительно всё от тлетворного ада,
Из которого вырвались спутники Божьим веленьем.
Заратустра подумал, припомнив пустынника-старца,
Что селенье Сраоши доступно лишь праведным сим.
Остальным же оно преграждает дорогу до рая*,
Выставляя ночами на подступах грозного стража
С беспощадным оружием – ярким мечом огневейным,
Нечестивых лишая надежды рубеж преступить.
Но потребности в этом доселе, увы, не случалось,
Значит, не было в мире средь живорождённых
Ни того, кто достоин войти в светлый рай богоданный,
Ни того, кто обманом и ложью на это б дерзнул.
До сих пор это место служило для отдыха бога
От ученья, леченья, а то и людей наказанья,
Ибо много приносят забот нечестивые люди
Всеблагому премудрому богу на грешной земле.
После тяжких раздумий и неразрешимых сомнений
Вниз с бархана спустился благой Заратустра с собакой,
Вместе с вечным охранником верным в местах незнакомых,
Где земля пресвятая и луг волшебством порождён.
Первым делом на новой земле приступил он к гаданьям,
Коим Ахурамазда, засеявши землю пустую,
Научил всех насельников дикой и дивной вселенной,
Чтоб божественным знанием души людей напитать.
Из дырявых карманов халата извлёк Заратустра
Всё, что в долгом пути средь безводных песков обнаружил,
Всё, что в рубище ветхом надёжно до срока припрятал,
Всё, что к сердцу поближе в тяжёлой дороге хранил.
Он сначала раскинул на стороны пёрышки птичьи,
Чтоб ответ получить на вопрос, где теперь обитать им,
Где жилище поставить по воле великого неба,
Где пристанище после пути непростого обресть.
Только перья летали, кружились и падали розно,
Направленье казали на разные стороны света,
Лишь одно только пёрышко, самое яркое в стае,
Опустилось на берег ручья, на поляну травы
Да под дерево пышное с сочными фигами в листьях,
Что зовётся в народе фарси лошадиной стоянкой,
На наречии предков великих звучит как ашваттха,
Или просто смоковница, если иначе назвать.
И постиг Заратустра, о чём говорило гаданье:
Будет здесь, в этом месте, стоянка для спутников верных,
С кем прошёл он по трудной опасной пустынной дороге,
И теперь, к сожаленью, оставить их должен одних.
На четыре угла пресловутой уютной полянки
Положил он четыре пучка трав заветных волшебных,
Заговор наложив на входящих и на выходящих,
Только с чистой душою способных проникнуть сюда.
У восточных границ основательной этой стоянки
Заложил он алтарь из частей и побегов древесных,
Не простых, а сакральных. И были средь них и ньягродхи,
И цветок удумбары, о коих проведал пророк.
Кроме листьев, сучков, корешков, корнеплодов растений
Много нужно ещё: оболонь, черешки и побеги.
И всё это собрать без труда довелось Заратустре,
Ибо всё есть в раю, и ещё, и помимо того.
По краям алтаря смастерил он красивые дужки
Из ветвей лошадиного древа. Взглянув на творенье,
Он остался довольным представшей пред взглядом картиной
И, смущаясь, за эту работу себя похвалил.
И кивали согласно животные, вторя пророку,
На грядущий ночлег у большого костра собираясь,
И предчувствуя долгий покой и заслуженный отдых,
Ибо близился вечер, и солнце за горы зашло.
И пророк преклонил в благодарном молчанье колено,
Возложил на алтарь зачерствевшего хлеба кусочек,
Что хранился в глубоком кармане халата надёжно,
Для сохранности пущей завёрнутый в лист лопуха.
Следом лёг на алтарь поднесённый с душою плод смоквы,
Самый крупный, красивый, и сочный, и сладкий, и вкусный,
Предназначенный в жертву великому Ахурамазде,
Что величьем и силой сияет средь прочих богов.
И вознёс он молитву о всех, в этом мире живущих,
Чтобы жили они по заветам, свободно и сытно.
Белой розы цветок на алтарь при словах возложил он,
Превосходной, прекрасной, какие бывают в раю.
Обратился он к старым богам, средь народа ценимым,
Ипостасями Ахурамазды представшим сегодня пророку.
Так оно иль иначе, не ведал, не знал Заратустра,
Но теперь был бы рад несказанно подмоге любой.
Самым первым призвал он на помочи Спента Амеша*,
Что «бессмертных святых» в сонме старых богов представляют,
То бишь качеств благих, для живущих на свете потребных,
Для зверей, для людей на земле, для небесных богов.
Попросил он помочь и исполнить залог, богу данный,
За спасенье от смерти позорной, болезненной, страшной,
Что превыше и сил человеческих, и устремлений –
В одиночку исполнить его не под силу ему.
И легла на алтарь при молитве приличная жертва:
Горстка фиников спелых и яркая алая роза,
Что красою и благоуханьем ни с чем не сравниться,
Что способна расти только в райском чудесном саду.
К Спента Майнью* с молитвой нижайшей пророк обратился,
«Духу святости», творческой сущности Ахурамазды,
Демиургу, создавшему свет и часть мира благую,
И пожертвовал белую лилию, царский цветок.
К Воху Мана* с молитвой нижайше пророк обратился,
К светлой «мысли благой», покровителю всех скотоводов,
Все дела каковых Заратустре прекрасно известны.
Возложил на алтарь он жасмин, благовонный цветок.
Также к духу Вахишита Аша* пророк обратился,
Что порядком в семье и общине всегда управляет,
Он является «духом огня и пресветлого рая».
Для него был пожертвован мак, огневейный цветок.
К Хшатра Вайрья* с нижайшей молитвой пророк обратился,
Ко «благому владычеству» и воплощению власти,
Что способствует истине в мире и правит металлом.
Для него приберёг Заратустра железа кусок.
И к Армайти* с нижайшей молитвой пророк обратился,
Что зовётся ахурой, супругой для Ахурамазды,
Благочестию служит и землю от бед охраняет.
Только мускусной розы редчайшей достойна она.
К Аурвату* с нижайшей молитвой пророк обратился,
И с такой же молитвой ко брату его Амертату*,
Что излечат в болезни и в старости людям помогут.
Им, хранителям вод, были лотос и лилия в дар.
И, закончив молитвы, с колен Заратустра поднялся,
Подошёл к своим спутникам, чтобы навеки проститься,
И сказать им последнее веское слово прощанья.
Те, ресницы смежив, притворились уснувшими враз.
Ведь взаправду, что чувствуют звери иначе, чем люди,
Они многое видя и знают, сказать лишь не могут.
И понятие правды у них совершенно иное,
Чем у нас, населяющих землю издревле людей.
Уж давно они знали, что путь Заратустры опасен
И что цель его жизни, с которой он прислан, огромна,
Как деянье богов на земле, велика и прекрасна,
И важна для всего мирозданья и ныне, и впредь.
Уходил Заратустра в пустыню навстречу судьбине,
И взыскуя пути, вопросил Всеблагого привычно:
«Это я, Заратустра, почтительный сын Пурушаспы,
У Тебя вопрошаю нижайше: куда мне идти?»
Что ответил Великий, того мы доселе не знаем,
Это было давно, в жарком ветре ответ испарился,
Унесло все деянья и мысли, слова и поступки
С той далёкой поры, как бродил по барханам пророк.
Но судить по делам о словах Всеблагого возможно,
Что всегда оставляют следы на земле человечьей,
В вечных душах людей, и в сказаниях праведных древних,
И в заботливой памяти славных потомков живут.
Уходил Заратустра, теряя последние силы,
Ведь за время, прошедшее с ночи недавней последней,
Много он перенёс, что любой человек из живущих
Не сумел пережить бы – нигде, ни за что, никогда.
Только не был пророк пресловутым «любым человеком».
В подтвержденье того налетел светлый вихрь на пророка,
Никому до сих пор на подлунной земле неизвестный
И неведомый, кажется, самым большим мудрецам.
Лишь потом Заратустра, когда ощутил непритворно
Силу рук, крепость ног, остроту соколиного зренья,
Что всегда в суть вещей и явлений легко проникает,
Тела бренного тленного перерожденье приял,
Понял он всей душой, что Всесильный, Великий, Премудрый
Враз прислал ему в помощь порукой великого дела
Виратрагну* могучего, славного бога победы,
Что сопутствует сильным и верных в пути стережёт.
Уходил Заратустра, печальные слёзы роняя,
Горько плакал о ныне живущих несчастных созданьях.
Там, где слёзы его пролились, и поныне находят
Драгоценные камни искатели в землях пустынь:
То алмаз драгоценный, где слёзы пролил благоверный,
По пустыне бесплодной в последней надежде блуждавший,
То рубин ярко-красный, где капельки крови упали
Из стопы Заратустры на каменной трудной тропе.
Примечания
Ахурамазда – верховное божество зороастрийского и ахменидского пантеонов. Буквальное значение – «господь мудрый». В «Авесте» – идеальный прототип жреческого сословия. В «Яшт» считается отцом Аши, Сраоши (его посланника), Рашну, Митры и самой религии; творит мир усилием или посредством мысли. В «Авесте» является олицетворением небесной (ночной) тверди, личным гением (фаваши). В «Младшей Авесте» лично участвует в борьбе с силами зла, ищет сторонников среди младших божеств, обучает Заратустру как своего посланника на земле правилам жертвенных ритуалов, шаманскому искусству гадать на птичьих перьях. Младоавестийский образ А. (греч. форма – Оромаздес) был известен Платону и Аристотелю.
Заратуштра (авест.) – пророк и основатель иранской религии зороастризма. Большинство учёных признают З. реальным лицом 10 – 6 в. в. до н. э. Первоначально выступал с проповедями на родине, но затем был изгнан и его покровителем стал иранский владыка Виштаспа. Главным в проповедях З. было учение о зависимости миропорядка и торжества справедливости в мировой борьбе добра и зла от свободного выбора человека. З. ниспослан на землю посредником между богом и людьми.
Пурушаспа – согласно «Ясне» отец Заратуштры, четвёртый человек, выжавший сок хаомы.
Дуршараф – правитель селения, откуда вынужден был бежать Заратуштра.
Хаома – в иранской мифологии:
1. обожествлённый галлюциногенный напиток;
2. божество, персонифицирующее напиток;
3. растение, из которого он изготовлялся.
Культ Х. восходит к древнеиранскому периоду, образ ч. имеет точное соответствие с индийским Сомой.
Вся древнеиранская священная история строится как результат последовательных выжимок Х.
«Даёт силу упряжке лошадей», – значит, применяется и к скотине.
Из-за популярности ритуалов, включающих Х. обусловила Заратустру ввести его в своё учение.
Ангро-Майнью – в иранской мифологии глава сил зла, тьмы и смерти, противник Ахурамазды. Символ отрицательных побуждений человеческой психики. В поздних источниках – Ахриман.
Траэтаона (авест.), Фретон (ср. иранск.), Фаридон, Феридун (фарси) – в иранской мифологии божество, убийца дракона Ажи-Дахака («Авеста»).
В «Шахнаме» мифологическая в своей основе борьба Фаридуна с Заххаком «историофицируется» и вводится в рамки подлинных конфликтов иранцев с семитами (Заххак – сын арабского царя).
С этого начинается война между Ираном и Тураном.
Ажи-Дахак – в иранской мифологии дракон (ажи), в легендарной истории – иноземный царь-узурпатор, захвативший власть над Ираном.
Кераспа – в иранской мифологии герой-дэвоборец, победитель трёх драконов-дэвов:
1. чудовища Срувара, «коней глотавшего, людей глотавшего, полного яда»;
2. Гандарвы, «стремившегося уничьожить вещественный мир справедливости»;
3. дракона Снавидку, «рогатого и камнерукого, грозившего низвергнуть с небес Ахурамазду, извлечь из преисподней Анго- Майнью и заставить их обоих везти свою колесницу» («Яшт», XIX).
Вач – «речь, слово», в древнеиндийской мифологии богиня реки («Ригведа», X, 125).
Вач выше неба и шире земли.
Мать гандхарвов и аспар. Выкупила у гандхарвов хаому ценою превращения в женщину.
Триада: мысль – слово – дело.
Зарер (фарси), Заруварай (авест.), Зариадр (др. греч.) в иранской мифологии – богатырь.
У антич. автора Антенея (II – III в.в. до н. э.) сохранился рассказ о любви Зариадра, брата мидийского царя Гистаспы, к дочери царя Омарта Одатиде (у Фирдоуси – о Гуштаспе и румийской царевне Китаюн).
Одатида – самая красивая женщина Азии.
Ваджараф – В поэме на ср. иранском языке «Ядгар Зареран» о подвигах Зарера в войне с царём хионитов Арджаспом герой побеждает врагов. Арджасп посылает колдуна В., который хитростью убивает Зарера и похищает его коня.
За смерть Зарера мстит его сын Баствар (Бастварай).
Баствар – сын Зарера.
Митра – «друг», понимаемый как второй участник договора, также «дружба», «договор», в ведийской мифологии бог, связанный с договором, людьми, солнцем. Один из «старых» богов. Вместе с другими богами принимает участие в убийстве Хаомы.
Сраоша (среднеиранск.) – в иранской мифологии дух религиозного послушания и порядка.
Айшма – антагонист Сраоши.
Ахуры (авест.) – в архаической индоиранской традиции (ведийские асуры, скандинавские асы) считались старшими из двух враждующих поколений богов (младшие - дэвы).
Апам-Напат – один из фауров, дух воды. «Старый» бог.
Фарн (др. иранск.) – обозначение солнечного сияющего начала, божественного огня.
Присущ некоторым людям: ариям в целом, жрецам, пророкам.
Образ сияющего Ф. воплощён в царском нимбе.
Трансформируется в зооморфные образы: газель, баран.
Ворукаша (мифологич.) – святое озеро.
Аспары – «вышедшие из воды», полубожественные женские божества (греч. нимфы, славянск. русалки и т. п.), жёны гандхарвов.
Урваши – самая знаменитая из аспар. Мать царей Лунной династии.
Лунная династия – в мифологии один из двух, наряду с Солнечной, царских родов, к которым принадлежало большинство героев эпических сказаний.
Прародитель Л. д. – бог луны Сома, или Чандра.
Гандхарвы – класс полубогов, водные демоны, хранители сомы (хаомы).
Вредоносные духи воздуха, лесов и вод, несущие миражи и погибель.
Позже – певцы и музыканты. Из их числа – цари и риши.
Пери, пэри – в иранской мифологии один из духов. В «Авесте» – паприка, злобные существа женского рода.
В дальнейшем (иногда) – красивейшие девушки. От брака с ними рождаются дети с необыкновенными способностями, шаманы, герои. Мужчина, не принявшей их любви, наказывается болезнью и смертью.
Тиштрийя (авест.) «относящийся к созвездию трёх светил» (пояс Ориона) – в иранской мифологии («Мл. Аваста») божество, олицетворение звезды Сириус, предводитель всех созвездий ночного неба.
Г. функция Т. – низведение на иссушённую землю благодетельных вод.
Почитался как стрелок, принимал облик златорогого быка, белого коня. Стрела его – судьба. Сражается с Апаошей.
Апаоша (авест.) – в иранской мифологии дэв засухи.
Рай (авест. «богатство, счастье», др. инд. «дар, владение»,) – с точки зрения строгой теологии и мистики – там человек всегда с богом.
Амеша Спента, («бессмертные святые»), Амшаспанд (средеиранск.) – в мифологии божества, окружающие Ахурамазду, аллегории его благих качеств (духи, эманации).
Спента-Майнью – «дух святости», демиург, один из бессмертных. Творческая ипостась Ахурамазды. Создаёт благую часть мира.
Воху Мана (авест. «благая мысль») – дух-покровитель скота и общины оседлых скотоводов. В среднеиранской традиции – Брахман.
Аша Вахишита (авест. «истина», «лучший распорядок») – дух огпя, абстрактная сущность идеального распорядка в мире, общине и семье, «праведность».
Позднее в иранской мифологии трансформировалось в представление о небесном рае (Фарш-Бехешт) и его духа.
Хшатра Вайрья (авест. «власть», «Благое царствование») – воплощает идею правильного порядка вещей, истины. Покровитель металлов.
Армайти (авест. «благочестие», «благонамеренность») – добрый дух (ахура), покровительница земли, преданность (набожность).
В «Яшт», XIX – супруга Ахурамазды.
Аурват (авест. «целостность») – противоположность болезни, смерти, старости. Покровитель воды.
Амертат (авест. «бессмертие») – благой дух растительности. Совместно в Аурватом восходят к мифологеме мирового древа у источника живой воды.
Веретрагна (авест.) – в иранской мифологии бог войны и победы.
В ведийской мифологии – Вритрахан, «убийца Вритры». Индра в иранской мифологии – демон мрака.
Перевоплощается в ветер, быка, коня, сокола, козла и т. д.
Даровал Заратуштре мужскую силу, крепость рук, мощь тела и остроту зрения.
В «Младшей Авесте» включён в число язатов – помощников Ахурамазды.