То ли бабкины песни чертей обманули,
То ли жизнь нарядила свои купола,
Но врачиха меня спеленала в июле
И дежурного ангела не позвала.
Я, конечно, окреп, я подрос тихой сапой
И не знал, что зовусь москалём и кацапом.
Вместе с матерью мамы моей в унисон
Я читал про загадочный русский Херсон.
Отставные матросы осанну мне пели,
А на палубе реи да мачты горели.
И уже не доплыть, не добраться никак,
И в портах водружён незнакомый нам флаг.
Но и здесь, приходя в нашу спальную двушку,
Я недетские книги совал под подушку:
Там испанцы и жёлтый налёт старины,
Там звучали мотивы гражданской войны.
Были красные, били каких-то буржуев -
Кто из них мне родней до сих пор не скажу я.
Мне ещё не донёс этот мир-новосёл,
Что дворовый мой друг - чистокровный хохол.
Мы ещё с ним равны, два бойца в цитадели,
Нас пока ни трава, ни водяра не съели.
А затем, а затем ни кола, ни коня.
Он, пожалуй, потом и не вспомнит меня.
Триколор на плечах вместо Бога и Веры,
Октябрята уже не пойдут в пионеры.
Октябрята пойдут штурмовать Ножай-Юрт -
Это весело, если "убьют - не убьют".
Белоснежная ночь или чёрные скалы,
В Севастополь зарыты мои адмиралы.
Капитанские внучки, больны и бедны,
Присягнули весне, не имея страны.
А в апреле опять снегопады вернули,
Разве ж я виноват, что родился в июле?
У Земли даже ось - точно в стоге игла.
Век двадцатый, харе, вынимай удила