короткий рассказ
После распада, казавшегося нерушимым Советского Союза, подобная история могла произойти в любой из бывших братских республик, потому что в каждой из них, вдруг, появилось огромное количество “чужих”, никому не нужных людей. Ими оказались представители не титульной национальности. Никого не волновал тот факт, что подавляющее большинство этих людей родились на этой земле, выросли и прожили всю свою жизнь, что в этой земле покоятся останки их предков, и уж совсем не интересовало то, что эта земля и их Родина. Миф о нерушимой дружбе братских народов Великого Советского союза – лопнул как мыльный пузырь.
Резкий, порывистый осенний ветер забирался под одежду, заставляя прохожих съеживаться, поднимать повыше воротники, и ускорять свой шаг, чтобы поскорей добраться до нужного им места. Ветер, как бы заигрывал с ними, загибая полы пальто и плащей, срывая с голов шапки и капюшоны. То, затихая на мгновенья, то, вновь усиливаясь, ветер носился вдоль улиц и между домов, подхватывая с земли кучи желто-коричневых листьев. Причудливо кружа их в воздухе, он поднимал их ввысь, швырял в лица прохожих, или, вдруг, стихнув, давал листьям возможность, плавно покачиваясь из стороны в сторону, вновь опуститься на землю.
Рядом с серой, неприглядной пятиэтажкой располагалась небольшая площадка, окруженная невысоким бетонным забором. За этим забором стояли металлические емкости для сбора мусора. Со стороны эти емкости казались странными чудищами, стоящими на коротких ножках, с огромной до предела разинутой, устремленной в небо черной пастью, готовой проглотить все, что в нее попадет. Около одного из этих “чудищ” стоял человек в длинном, широком, с чужого плеча, ободранном пальто. На голову была надета шапочка спортивного вида, натянутая до самых бровей. Он неторопливо, деловито обследовал содержимое мешков с мусором, изредка бросая что-то в стоящий рядом, видавший виды, чемодан. В какой-то момент его лицо осветила едва заметная улыбка. Он извлек из мешка с мусором, одну за другой, несколько банок просроченных консервов, аккуратно протер их куском старой газеты, и сложил в чемодан. В другом мешке он обнаружил полбутылки недопитой, янтарного цвета, жидкости, которая тоже отправилась в чемодан, но не раньше, чем прошла “экспертизу”, в виде осторожного глотка. Продрогнув до костей, от холодного проникающего под его широкое пальто, ветра, он ловко подхватил свой чемодан, и торопливо зашагал в сторону пятиэтажки, где и исчез в провале подвального окна, проглоченный его чернотой.
ОКОЛО ГОДА НАЗАД
В последнее время Андрей Иванович ходил на работу в свой институт с непреодолимым, тяжелым чувством тревоги, и ощущением страха. Вокруг все рушилось и трещало по швам. Развалилась огромная, казавшаяся нерушимой, страна. Бывшие братские республики, одна за другой, требовали отделения и суверенитета. Разрывались существующие десятилетиями экономические, производственные и научные связи между республиками. По этой причине всевозможные предприятия, институты, проектные и конструкторские бюро, просто переставали существовать. Масса людей оказывалась без работы, без средств к существованию.
В тот день, поднявшись в свой отдел, которым Андрей Иванович руководил много лет, он остановился в дверях как вкопанный. Его рабочего стола не оказалось на привычном месте. Двое молодых людей, деловито выносили из кабинета, аккуратно сложенные стопками, папки с документами. На свой вопросительный взгляд, брошенный в сторону стоящей в углу сотрудницы своего отдела, он получил такой же немой ответ, в виде пожатия плечами. Резко повернувшись, Андрей Иванович направился к кабинету, недавно назначенного, нового директора института. Директор встретил его, приветливо улыбаясь. Пригласил присесть и, не дав раскрыть рта, торопливо заговорил: “Андрей Иванович, в связи с изменениями, происходящими в стране, и объявлением республики о своей независимости, а также введением государственного языка, ваш отдел закрывается. К сожалению, не могу предоставить вам другую должность, соответствующую вашей квалификации, из-за незнания вами государственного языка. Вы свободны, расчет можете получить в бухгалтерии”. Он сидел, ошарашенный известием, не в силах ответить, попытаться убедить, возразить в конце концов, возмутиться тому, что его так просто, безжалостно вышвыривают с работы, которой он отдал двадцать пять лет своей жизни.
Он не помнил, как дошел до дома, в его голове просто не укладывалось то, что он услышал на работе. Андрей Иванович бессильно опустился на стул и задумался, глядя невидящими глазами в одну точку. Как сквозь сон он услышал голос жены – Оленьки. С трудом, преодолевая волнение, он сбивчиво рассказал ей о том, что произошло. Андрей Иванович надеялся на понимание и поддержу с ее стороны. Но ее реакция повергла его в шок. Он вдруг увидел перед собой не свою любимую Оленьку, с которой прожил много лет, а совсем другую женщину, которую он раньше не знал. Выслушав Андрея Ивановича, она вместо поддержки стала кричать на него, осыпать всевозможными обвинениями, назвала никчемным, слабохарактерным, ненадежным мужчиной. В заключении она заявила, что уезжает с детьми к родителям, а он, когда устроится на приличную работу, может сообщить ей, и тогда, возможно, она вернется. Он стоял в растерянности, не в силах что-то сказать, ему не верилось, что это говорит его любимая Оленька. Ему казалось, что это просто кошмарный сон, и как только он проснется, все встанет на свои места. Андрей Иванович вздрогнул от звука, громко хлопнувшей двери, вернувшего его к реальности. Он был один в пустой, вдруг осиротевшей, квартире.
Несколько дней подряд он не выходил из квартиры и практически ничего не ел. Нервно прохаживаясь по комнате, он лихорадочно думал о том, как найти выход из создавшегося положения. Он вспоминал свою прошлую, по-своему счастливую, семейную жизнь, своих детей, свою Оленьку. Он чувствовал себя одиноким, брошенным, никому не нужным человеком, но все же пытался найти оправдание поступку супруги. На душе было тяжело и тоскливо оттого, что в тяжелую минуту его предал самый любимый человек.
Но нужно было как-то жить дальше, и он решил попытаться найти работу, благодаря которой все могло вернуться в прежнее русло. Ведь Оленька обещала, что вернется. Андрей Иванович был готов простить ей минутную слабость. Он стал ходить по еще работающим предприятиям, в надежде найти работу, но, везде, как только доходило до вопроса о знании государственного языка, он тут же получал отказ. Перебиваясь случайными заработками, от разгрузки машин с продуктами, до мытья пола в теперь уже платном общественном туалете, он не видел выхода из создавшегося положения. Когда не находилось никакой подработки, Андрей Иванович вынужден был продавать что-то из домашних вещей, чтобы купить хлеба. Благо, что это было время, когда еще что-то продавалось, хоть и за небольшие деньги. В безуспешных поисках, хоть какой-то нормальной работы, прошло много месяцев.
Однажды, прохаживаясь между торговыми рядами и офисами, в надежде найти подработку, он обратил внимание на броский рекламный щит, который не видел раньше. Привлекательная надпись обещала выгодный обмен или продажу городской квартиры, на деревенский домик с участком. Выросший в деревне Андрей Иванович когда-то мечтал о приусадебном участке. Выращенные на нем овощи и фрукты могли быть хорошим подспорьем в нынешней тяжелой ситуации. Он несколько раз прошелся мимо этой конторки с манящей надписью, в глубине души понимая, что не должен туда заходить, но непонятная сила влекла его туда. Немного постояв, он решительно открыл дверь, и вошел в помещение. За столом сидел молодой человек, который тут же поднялся ему навстречу, приглашая присесть. Одет он был в хорошо сидящий на нем костюм, и при галстуке. В углу, развалившись в кресле, сидел довольно крупный, крепкий парень, вид которого выдавал в нем бывшего спортсмена. Он явно выполнял здесь роль охранника. Андрей Иванович, как сквозь сон слушал многообещающий рассказ о том, что ему несказанно повезло, так как буквально час назад в офис приходил серьезный покупатель, который срочно ищет квартиру. Уже сегодня можно оформить все документы, а утром за ним заедет машина и отвезет его в находящийся недалеко от города поселок, где он и станет обладателем деревенского домика с участком. Кстати, фотографию домика ему тоже показали. Это было как наваждение, как помутнение разума. После Андрей Иванович с трудом пытался вспомнить, когда успел подписать все необходимые для сделки документы.
Ночь была мучительной и бессонной. Он опять вспоминал свою прежнюю жизнь с Оленькой и детьми. Их ежегодные поездки в отпуск к теплому морю. Казалось, ничто не могло нарушить их счастливую, устоявшуюся жизнь. Все, что происходило с ним сейчас, было чем-то нереальным. Андрей Иванович смотрел на дверь и думал, что вот сейчас она откроется, и его любимая, сияющая Оленька войдет в квартиру, наполнив ее прежним счастьем. Он вздрогнул от неожиданно раздавшегося звонка. На пороге стоял тот самый крепкий спортивного вида парень. Он протянул Андрею Ивановичу папку с документами, и бросив короткое слово: “Вещи?”, оглядел комнату. Недалеко от двери стояли два небольших чемодана. Подхватив их, он взял из рук Андрея Ивановича ключи от квартиры и, закрыв дверь, пригласил его пройти к машине.
Меньше чем через час, они уже стояли на сельской улице, рядом с небольшим домиком. Андрей Иванович не успел опомниться как бывший спортсмен, рванув с места, помчался на своей машине в сторону города, оставляя за собой облако пыли. Оглядевшись вокруг, Андрей Иванович неуверенно толкнул дверь домика. Она оказалась закрытой, но в доме слышалась чья-то возня. Он постучался. На его стук вышел дед, и на вопрос Андрея Ивановича: “Не это ли 32-ой номер?”, удивленно ответил: “Нет, это 30-ый, а 32-го тут никогда не было”. Страшная догадка отозвалась резким приливом крови к вискам. В глазах Андрея Ивановича потемнело, и он стал медленно сползать на землю. Дед успел подхватить его и усадить на завалинку. Он напоил Андрея Ивановича водой. Они долго сидели молча. Андрей Иванович как-то сразу постарел, его плечи безвольно опустились, а спина сгорбилась. Неожиданно он заговорил. Путано, сбиваясь от сильнейшего волнения, он рассказал незнакомому деду о том, что с ним произошло. Закончив свой рассказ, Андрей Иванович тяжело вздохнул, медленно поднялся, и побрел в сторону города. Дед, участливо глядя ему вслед, покачал головой и безнадежно махнув рукой промолвил: “Эх, что за жизнь пошла!?”
Андрей Иванович стоял перед дверью офиса, на которой висел замок. От зазывающей рекламы не было и следа, да и в помещении было пусто, что хорошо было видно через уже не зашторенное окно. Постояв какое-то время, размышляя, что делать дальше, он решил пойти к себе на квартиру. Поднявшись на второй этаж, он позвонил. Дверь открыла ярко накрашенная, с крупными формами тела, женщина. Окинув его, с головы до ног, оценивающим взглядом, она грубовато спросила: “Чего надо, мужик?”. Он стал сбивчиво объяснять ей, что это его квартира, что его обманули. Женщина резко прервала его речь, твердо заявив: “У меня есть все необходимые документы на квартиру”, и захлопнула перед ним дверь.
Он вышел во двор и беспомощно опустился на скамейку. Когда-то, они с Оленькой часто сидели на этой скамейке, наблюдая, как их дети играют на детской площадке. Он был растерян и не знал, что делать дальше. Андрей Иванович понимал, что теперь тем более не может показаться Оленьке на глаза, потому что не только не нашел работу, но еще и остался без крыши над головой. Начинало темнеть, а он все сидел мучительно думая: “Куда идти, где провести ночь?”. На дворе была поздняя осень с довольно холодными ночами. Осматриваясь по сторонам, он вдруг обратил внимание на легкую струйку пара, поднимающуюся из проема некогда бывшего окном подвала. Заглянув туда, он вдохнул влажноватый, спертый, но теплый воздух. На цементном полу были разбросаны ломаные стулья, ящики, старое тряпье. Опустив туда свои чемоданы, Андрей Иванович влез в подвал и стал расчищать себе место, рядом с трубой отопления, тянувшейся вдоль стены. Он соорудил себе что-то вроде настила из досок и тряпья, и устроился на ночлег. В подвале оказалось довольно тепло. Он долго лежал, глядя перед собой, погруженный в свои мысли. Андрей Иванович уже засыпал, как вдруг услышал шорох и возню. Открыв глаза, он увидел в проеме окна силуэт какого-то человека. Тот явно пытался забраться в его пристанище. Андрей Иванович угрожающе выкрикнул: “Стой! Ты кто?”. Незнакомец от неожиданности застыл, а затем с удивлением в голосе и как бы немного заикаясь, ответил: “Я-я Ва-ва-васек, а ты кто? Я в-в-вроде бы в-в округе всех знаю, а твой г-г-голос не узнаю”. Андрей Иванович назвал свое имя, а затем неуверенно добавил: “Ладно, залезай”.
Васек оказался опытным бомжем с двухлетним стажем. В его грязном, потертом рюкзачке нашелся приличный огарок свечи, который он зажег и пристроил на приспособленный им под стол перевернутый ящик. На край ящика он постелил почти чистую тряпицу, заменявшую ему скатерть, и разложил кое-какую немудреную еду. Это был большой кусок довольно сухого хлеба, несколько ломтиков колбасы, пожелтевший от времени треугольник сыра и половина луковицы. От всего этого на Андрея Ивановича пахнуло неким подобием домашнего очага, и только тут он вспомнил, что весь день ничего не ел. Ему сразу понравился этот простой, бесхитростный человек, разделивший с ним свои скромные запасы. Они разговорились. Каждый рассказал свою довольно невеселую историю, результатом которой было его сегодняшнее положение. Васек, выслушав Андрея Ивановича, глубоко вздохнул, и остервенело почесывая давно немытую голову, сочувственно сказал: “Дааа, ак-ак-адемик, круто же тебя до-до-долбанула жизнь”.
Так они познакомились около года назад. С тех пор они делили подвал на двоих. Васек, да и все бомжи округи так и называли Андрея Ивановича “Академик”. Васек быстро научил Академика премудростям жизни бомжа. Он пристроил его на тот же мусоросборник, где они ежедневно разгребали мешки с мусором. Зарабатывали копейки, сдавая собранное вторсырье в виде тряпья, макулатуры, стеклотары и металла. Долгие вечера они проводили в беседах, вспоминали свою прошлую жизнь. В основном, говорил словоохотливый Васек, а Академик чаще всего отмалчивался, задумчиво глядя в одну точку тоскливыми, почти немигающими, влажными от слез глазами.
Вот и сегодня, когда Васек вернулся в подвал, Академик сидел за их столом и как обычно задумчиво смотрел в одну точку. Увидев, Васька, он встрепенулся и незаметно смахнул катившуюся по лицу слезу. Он не хотел, чтобы Васек заметил его тоскливое настроение. За время их знакомства они подружились настолько, что Академику было спокойно рядом с этим простым человеком. Взяв себя в руки, он повернулся в сторону Васька. Хитровато улыбаясь, Академик, с явным удовольствием, достал из чемодана две банки просроченных консервов и бутылку, наполовину заполненную жидкостью янтарного цвета. Ваську даже показалось, что в глазах Академика промелькнула искорка счастья, смешанная с печалью. Их сегодняшняя трапеза выглядела довольно празднично. Они выпили и сытно поели, добавив к своему столу что-то из имевшихся у них запасов. Затем, расположившись поудобней на своих спальных местах, перешли, к ставшей уже традиционной, неторопливой беседе. Опять, в основном, говорил Васек. Академик, время от времени, кивал головой, давая Ваську понять, что слушает, хотя его мысли и глаза были где-то далеко. Он достал из кармана пригоршню окурков и закурил. В той прошлой жизни он не курил и практически не выпивал, но сейчас не отказывался ни от того, ни от другого. Глубоко затягиваясь, он курил один окурок за другим, всматриваясь в небольшое фото, с которого на него смотрели счастливые, улыбающиеся лица. Этот снимок и был сделан в самый счастливый день его жизни, когда Оленька согласилась стать его женой. Васек, устав разговаривать, потянулся, аппетитно зевнул и, немного поерзав на жестком неудобном ложе, вскоре крепко заснул.
В ночной тишине сердце Академика вновь охватила неистребимая тоска по его прежней жизни, в которой была Оленька, дети, работа и дом. Глубоко затянувшись очередным окурком, он почувствовал сильное головокружение от крепкого табака дешевых сигарет. Он лежал, глядя на свет пляшущего у него в глазах уличного фонаря, заглядывающего в проем окна. С каждой секундой свет фонаря становился все ярче и ярче, а почти голые ветки деревьев, освещенные фонарем, стали одеваться зеленой листвой. Постепенно свет фонаря превратился в яркое солнце, а в кронах деревьев заливисто запели птицы. Академик ясно ощутил запах теплого весеннего дня. Он сразу вспомнил этот запах, вспомнил этот весенний день. Это был тот самый день, когда, гуляя с Оленькой по парку, он признался ей в любви и предложил свою руку и сердце. Оленька, глядя ему в глаза и счастливо улыбаясь, несколько раз повторила: “Да! Да! Да!”. Счастливые они бежали вдоль аллеи, держась за руки, то и дело, останавливаясь для поцелуя. Добежав до аттракционов, они словно дети вскочили на качели и стали раскачиваться. Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз. Оленькино прекрасное лицо сияло от радости и счастья. Андрей, взлетая вверх, запрокидывал голову назад и, от переполнявших его сердце чувств, ему хотелось взлететь в это бескрайнее голубое небо.
Андрей Иванович почувствовал, как его тело плавно оторвалось от качелей и стало медленно, подниматься ввысь. Ему казалось, что он превратился в птицу, летящую к солнцу. Он видел удаляющееся лицо любимой Оленьки. Потом он стал различать только очертания домов и улиц, которые сменило бескрайнее поле. Поле, сотканное из сотен разноцветных лоскутков разнообразной формы, среди которых изумрудным светом сверкали водоемы. Он уносился все выше и выше, погружаясь во мглу, а формы и цвет стали постепенно размываться, превращаясь в серую грязную массу. Неожиданно он ощутил толчок, и его ослепила яркая вспышка. В тот же миг, его сердце пронзила острая обжигающая стрела и наступила темнота.
Академик лежал на своем жестком ложе, точно так, как любил спать с самого раннего детства. На боку, согнув ноги в коленях и подтянув их как можно ближе к телу. Побелевшие пальцы левой руки крепко сжимали маленькое потрепанное фото, на котором он и Оленька продолжали счастливо улыбаться. Двумя пальцами правой руки, он держал прогоревший окурок, а под уже невидящими, широко открытыми глазами застыли две заиндевевшие слезы, выкатившиеся в последний миг его счастья.
За стеной подвала накрапывал противный мелкий дождь и дул сильный порывистый ветер, завывающий на все голоса. Иногда этот вой казался плачем маленького ребенка, то вдруг напоминал страшный зов одинокого волка, или щемящий душу стон раненного зверя, а иногда слышался пугающий, пронзительный крик неведомой птицы. Ветер безжалостно гнул ветки деревьев, заставляя их натужно скрипеть, и срывал с них последнюю листву. В ночной темноте эти ветви были похожи на руки женщины, в отчаяние рвущей на себе волосы и оплакивающей дорогого ей человека.