В долгий космос ведёт только чёрный прогал окна,
только, глупо потраченных, лёгких мгновений вязь, –
там у прошлого с будущим нет никакого дна –
всё мечом разделили давно эти: Царь и князь.
По заснеженной крыше крадутся к звезде коты.
Циферблат электронный всему подбирает код.
На мизинце, сдавившей
жилой квартал,
темноты
мерцает обломок с затёртым «И это пройдёт».
Полусферами чиркают спутники дней покров.
Поглощаются гулы дворнягами в пустоте.
И ворочает вяло
немую
тайну миров
сквозняк у стекла, на пожухлом библейском листе.
Эта глыба в пространстве – всего лишь масштабный скреп,
где любовь догорает в ячейках бетонных сот
и не смотрит, себе выпекая тела и хлеб,
как февраль оббивает сосульки с любых высот.
Нищетою сквозит из заоблачных чёрных дыр.
Задувается многоточечных люстр канва.
И со мною глядит на сгоревший дотла эфир
белый голубь, сидящий на паперти у окна.
У стекла, за стеклом – словно мы ожидаем рейс...
На карнизе моём золотое висит руно
за которым слова пролились на тетрадный рельс –
бутафорская кровь в чёрно-белом, немом кино.
И мешаешь в себе хаос будней и бред ночей –
нераздельный поток.
Только боль, здесь, всегда одна,
или звук, еле слышный, почти что всегда ничей, –
то ли лёд, то ли Бог, то ли голубь слетел с окна.