Из альбома памяти одного поэта
Плач по Федерико
I.
"В одной из многих могил, доныне
безвестной,
лежит гранадский поэт и еще трое
убитых -
два тореро и хромой школьный учитель".
Н. Малиновская, Испания в сердце
поэта,
Литературная газета, 16.07.86 (№29)
Он стал землею и небом
Гранады,
стоном гитары, немой
ворожитель.
С ним победили глухую громаду
два тореро и хромой учитель.
А дуэнде, певец печальный,
собрал чёрных скорбных розалий
и вступил в нескончаемый,
чёрный
и нечётный размер пассакальи.
Над надгробьем в безвестной
ограде
ветер - метущимся эхом -
проситель.
Медленно плыл на волнах
серенады,
в шлюзах Альгамбры дремал
искуситель.
Встретились с вечностью у
эспланады
два тореро и хромой учитель.
Не танцуй! Он, быть может,
вернётся.
Не оплакивай ветер веселья.
Но совсем почернело солнце
в пассакалье августа осенней.
Не печален, погружённый в
осень,
и не весел, сам себе мучитель.
Разольётся половодьем осень,
всех печалей и тревог
гонитель.
Растворятся в плеске гулких
весёл
два тореро и хромой учитель.
Не танцуй! Все давно позабыли,
даже ветер не помнит веселья.
Не унять только мертвенной
пыли
в пассакалье августа осенней.
Осень дорогу выплещет к морю,
горечи соли извечный носитель.
Мареву моря задумчиво вторит
воспоминаний печальный
воитель.
Всколыхнули розы рыб в
просторе
два тореро и хромой учитель.
Не танцуй! Не узнает теперь он
ветер счастья в мгновенья
веселья.
Он досмотрит свой сладкий сон
в пассакалье августа осенней.
Здесь и прилива, и смеха, и
пенья,
и партитуры, и духа хранитель.
В краски детства, в блики
гаммы тленья
перельется синий тот
краситель.
В волнах осени в приливе
опьяненья
два тореро и хромой учитель.
Не танцуй! Не обманывай
память.
На ветру только флюгер в
веселье.
Жестяная стелется наледь
в пассакалье августа осенней.
Юность до старости не
смирится.
Старости юность - плохой
поручитель…
Небо кружит, как крыло
голубицы,
вешнею песней наполнив
обитель.
Песенным зовом стали, как
птицы,
Два тореро и хромой учитель.
Не танцуй! Танец твой без
возврата.
Ветер ждёт в западне растений,
и разбойна его расплата
с пассакальей августа осенней…
25.10.1996 г.
2
Корриды геометрия проста: всё
сводится
к пересеченью траекторий,
которыми друг друга волокут
тореро и судьбой клейменый
бык. Все сходится
в овал арены, в точку встречи,
расчисленную ритмами минут.
На песке с усердием писца они
вычерчивают танец смерти,
два грациозных беглеца, два
неразличных близнеца,
два гордеца, иль два лжеца,
два мудреца, иль два глупца,
две жертвы, или два жреца, две
одалиски, два скопца
танцуют этот танец смерти. О,
только б зрителей сердца
не разорвали страсти черти!
И бледность смуглого лица
с невольной спазмой рук у
горла,
и смех, и грех, и хрипотца
в словах, произнесенных гордо:
"Ладони с геометрией сдружа,
расчисли линий звёздных
пируэты,
чтоб избежать то рога, то ножа
в корриде меж судьбой и
силуэтом".
А по ладони, точно лабиринтом,
блуждает в тропах нерождённых
строчек
поэт Пьеро, одетый страшным
Флинтом
и спрятавший в карман наивный
колокольчик.
Сбежит за поворот, очутится в
кармане
тропа средь гор, сорвав
воздушный венчик,
и, кружево измяв на облачном
волане,
засунет вместе с ним
козлёночий бубенчик.
Как скупо обвела судьба
арены круг,
в песчаный зодиак впечатав все
дороги!
Повергнутый рыхлит песок, как
плуг,
зацепленный за ледяные ноги…
Оглохшие кусты и ягод кровь
взметнутся:
не шторм и не обвал, а
выстрелы в упор.
Бубенчик с колокольцем
разобьются
в осколки неба, где недвижен
взор…
16.01.1997 г.
Балладилья о рояле поэта
Чёрной ракушкой выброшен к
отмели Стикса
музыкальный щелкунчик,
Кристобаль близорукий
сквозь открытую створку с
улыбкой сфинкса
цедит музыку перламутровым
звуком.
Над клавишами
времени силки
расставлены сетчаткой
паутинной.
И мякотью латунною
колки
свивают гусеницу струн
пружиной.
Цикады времени меж медных
струн живут,
в янтарных сотах ульев
неумолчных
цикутой памяти питая мёд
минут,
пружинным кружевом свивают
кант бессрочный.
Скажи, о чем играть? Зачем,
скажи!
В распахнутую настежь сердца
клетку
влетают птиц янтарных миражи
и вьют гнездо на подреберной
ветке.
На птичьем зеркальце пыльцы
цветочной шаль,
иль это клавиш вензели литые
закрутят струнным кружевом в
спираль
решетки парков, ветки,
мостовые…
И по клавишам, как по щебню
Гранады,
мерит пальцами вёрткие мили
то ли горный гул громовой
канонады,
то ли вздох рыдающего
Боабдиля.
Там, где небо обронит лазури
ведёрко
в глубь ущелья, гулкого, как
базилика,
отзовется эхо: "Гар-си-а
Лор-ка…",
булькнув цепью колодезной:
"Ты, Федерико?"
Из блестящего - чёрного лака -
комода
рвётся счастьем, болезнью,
безумьем, горем,
плещет музыка полой водою без
брода
и беснуется в пальцах покорным
морем.
И кружится крыло околдованной
птицы
в крышке лаковой небосвода.
Как пленительно в бездне
кружиться
в такт неточности тщательного
перевода!
Соком звёзд истекает луны
апельсин,
плеском клавиш утоплен в
янтарном просторе,
точно в миг распахнутый
(Моцарт, Шопен, Дебюсси?)
воскрешаются небо, горы, и
море.
Снежный цинк перламутровых
клавиш мерцал
меж бугристых, как ночи, где
плачут совы.
- Что ж ты Богу в сердце своём
сказал?
- Я молчал.
- Что ж Ответил Бог?
- И Он ни слова…
Замедляется века оглохшего
иноходь
на последнем витке
механического завода.
Плещет в лунной заводи
звёздная плоть
в такт неточности тщетного
перевода.
Ветер спугнутой птицей
взмахнет
изумрудным крылом из
маренговых перьев,
словно души ушедших
с мольбой помянет
вздохом занавесей в день
успеньев.
А душа пойдёт одиноко бродить
По лугам, орошённым росой
Грааля,
да вдруг примется тетиву
мастерить
из струны сиротеющего рояля…
13.04.2000 г.