В пропахшей карболкой палате
лежала она и рыдала
в нейлоновом жатом халате.
Стихи, как умела, писала.
Была не стара, не спесива,
От жизни хотела немного,
Судьба ни о чем не спросила,
И подло подставила ногу.
Рассвет оказался туманным,
о будущем не было речи.
ПрожИтое гадким обманом
ложилось на зябкие плечи.
Мечтала, дерзала, по моде
последней всегда одевалась.
Толковой была, и в народе
железною леди считалась.
Сгорела на пике карьеры
с той важностью, что пребывает
в вальяжной и томной манере.
Когда не живут, а пылают.
Ударили грубо и больно...
Без выбора существованье.
Лишь строки ложатся невольно
На листик. Как будто случайно.
Подтёк на подушке, измята.
Закат через темные шторы
не виден в двухместной палате.
Ждут метры прямых коридоров.
Больничных прямых коридоров,
Застеленных кафельной плиткой.
Ей трудно ходить без опоры,
Движение-жёсткая пытка.
Растерянность плавит железо,
вонзается в тело занозой,
Апатия в душу залезла,
нешуточной стала угрозой.
И только стихи оживляют,
ведут по удобной тропинке.
Подробности знают, детали
возникшей, как чудо, картинки.
Нечеткие мысли шлифуют,
Мечтой иллюзорною тают,
Стихи не приходят впустую,
По капле её воскрешают.