Идя с вечернего вокзала, без суеты и багажа, я вспомнил, как баржа дрожала, в черте отлива возлежа. На Бабьем море припекало, клубился гнус над головой, к ладоням краска прилипала – свинцовый сурик чумовой. Моллюски створки запирали, навоевав земли чужой, а жизнь цвела на литорали, пока я ползал под баржой, под комариной тишиною, что не спасало всё равно от той, что красила со мною баржи отодранное дно, и обречённо и упорно цвела, как Севера весна, но свету лунному покорна, ушла, как с берега волна, и только в памяти пугливой ещё проходят чередой – брезент сырой; отлив крикливый; ночное солнце над водой...