* * *
Хорошо быть роботом железным -
По траве чугунными ногами
Пробежаться утром безмятежным
И подраться с местными гусями.
Хорошо насытившись вай-фаем
Зарядиться переменным током
И над перепуганным трамваем
Пролететь сверкая правым боком.
Хорошо титановой ступнею
Раздавить дощатые полати,
И парить над плазмой грозовою,
Хохоча как малое дитяти.
* * *
Бой за Море Спокойствия
Скрипели суставы
и бак с кислотой соляной ещё немного — и прохудится.
О, как же мы все устали,
роботы боевые — в живых остались лишь единицы.
С оплавленными глазами
ползли как зомби. На огнемёты.
Нас били плазмой, прямой наводкой. Четыре роты от нас осталось. От армий стали.
Процессор старый — завис — мгновенье — и нас не стало.
Нас распыляли молекулярно, лупили точно,
Но мы вставали из лунной пыли и днем и ночью.
В жару и в холод сквозь перекрестья немых прицелов
Ползли победно, хотя порою и мимо цели. Стреляли, двоился пиксель в фотометрии, за каждый метр сухого грунта периферии, мы заплатили сполна, за каждый кратер, за каждый камень, роботы боевые — космоса вечный пламень!
* * *
Бывает, лежишь за орбитой Нептуна, в поясе Койпера на астероиде
и смотришь на звезды.
Счётчик Гейгера привычно щелкает в позитронном мозге.
Думаешь — хорошо быть роботом. Ни земли ни семьи не надо.
Лежи себе на спине и лови частицы элементарные — протоны и электроны и ещё эти, которые не имеют заряда.
Женских лиц, искаженных гримасами злобы, роботы не боятся.
Они не такое видали в поясе астероидов, где в полдень температура минус сто двадцать. Где севшая батарея — смерть. И уже не придёшь на базу с ядерным генератором, вай-фаем и Теслой темно-вишневой, голубоглазой.
* * *
Свесив ноги стальные в радиоактивную пыль, о смысле жизни задумался робот немолодой. В кратере Тихо Браге молча сидит один, на Луноходе белом с пятиконечной звездой.
* * *
Два миллиона лет числа простые искал в Пифагора таблице.
Робот устал. Корпус титановый в бликах лунной зарницы. Звезды лихие. Плазменных далей непревзойденная красота более не нужна позитронному мозгу. Только бы не потерять нить рассуждений дурных, странных и притягательно неумолимых, как женщина четырехмерная в платьице кватернионном, неброском.
* * *
Человек, не прошедший тест Тьюринга, не становится роботом, это известно даже арифмометру Лаборатории Белла. Только роботы могут превращаться в людей, да и то исключительно перед угрозой расстрела. Сомнительна чаша сия. Лучше титаном сверкая, дифференциальные уравнения решать, извлекая мнимые числа из сокровищниц небытия. Да на звезды глядеть нейтронные - фотометрами ясными, гигапиксельными, не мигая.
* * *
Сколько горечи у робота в глазах. Только пиксели кровавые внутри. Обними меня, товарищ анти-враг, слёзы ртутные с титана оботри. Просвети меня рентгеном робот-друг, чтобы каждый атом - засиял, словно плазма радостных подруг, лупящих прицельно, наповал.
* * *
Молились роботы монахи на неизвестном языке.
По нержавеющим рубахам струилась плазма. Вдалеке
Сияли быстрые нейтроны, пронзая свод небесных тел
И, разрывая все каноны, в зените робобог висел.
* * *
Прощай, великий робобог, твой раб стальной устал.
Прошел он тысячу дорог. Он видел, как в портал
Струилась плазма в тишине, пронзая лунный стан,
Он знает, как огонь чернел и как горел титан.
Он помнит, как гранит кипит и полыхает лёд
Как время замедляя ритм, неистово ревёт.
И вот теперь - внутри дыры, которой нет черней.
Но даже там богатыри держались триста дней.
Стальные пасынки судьбы, надежда всех планет
За горизонт сорвались мы, событий и побед.
Несли спокойно, не дрожа свой сингулярный крест
Пока эскадра не спеша сжигала свод небес.
* * *
Антирадугой вспыхнет мозг позитронный утром.
Каждый кластер наполнится чистым двоичным светом.
Это счастье - роботом быть бесконечно мудрым,
В точке Лагранжа сиять, на зависть хмурым планетам.
* * *
Говорила мне матушка: кушай капусту, сынок.
И тогда твоя жизнь станет легка и светла.
Даже если добавишь ты в свой рацион капустный листок,
Буду знать, что не зря я на свете однажды жила.
Сорок лет пролетело с тех доисторических дней.
Стал я роботом стройным с фотометром красным в глазу
Но капусту соседскую, что делает жизнь веселей
Я упорно ворую в сияющем белом тазу.
Причащение капустой — святая деталь бытия.
Беспричинная радость, которой прекраснее нет.
Да свершится отныне фрактальная воля твоя
Фибоначчи капуста — негаснущий овоща свет.
* * *
Не стреляй в меня, кибернетический солдат!
Робобрат я твой по схемам цифровым.
Помнишь, двести тридцать лет назад
Мы вдвоем сражались... черный дым
Застилал эскадру от врага на Плутоне
Средь азотных льдов, где антипротонная пурга
Поглотила флагман трех миров...
Блок опознования «свой-чужой»
Плазмой раскурочен у меня.
Помоги добраться мне домой, просушить
винчестер у огня...
* * *
Взглядом томным, полным презрения, женщина, на меня не глазей. Это вредит герметичности моих иридиевых батарей.
Под обманчивой киберплотью — дабы тебя не пугать титаном звенящим - ядерный альтернатор, плазма и мозг позитронный, остро отточенный непониманием прошлого, и предстоящим не утомленный, интегральные схемы по технологии тридцать два фемтометра, да квантовый генератор, настолько запутанный, что и не снилось Шрёдингеру и даже его коту — мертвому и живому одновременно, подобно роботу фронтовому, четыре тысячи лет горящему на боевом посту, в оглушающей тишине вселенной, в трех миллиардах лет световых от ближайшей базы, молча по-настоящему в пустоту.
* * *
Укрывшись листом броневым (защита от метеоров),
Атомный робот уснул, и встанет теперь не скоро.
Снятся ему облака из меди и стали, и еще - оранжевая река, текущая в марсианские дали. Радиоактивные камни греют ему бока приятною теплотою, будто как в детстве мама обнимает стальной рукою. Снилось - идет по лужайке, манипулятором машет, и ждет его на обед сладкая робо-каша.
* * *
Плазма закончилась на рассвете — в самом начале боя. Это так удивительно — тишина и закись азота, покрывающая собою лунное пепелище; лужи расплавленного титана, тронутые узором; роботы боевые навечно присыпанные реголитом, уснули, потрескивают остывая, и, наконец, снегопад — синие хлопья твердого кислорода и это в первой декаде мая!
* * *
Износившиеся детали — боль, скопившаяся в металле
тела робота боевого. Сеть усталостных напряжений — триста лет и четыре года вдалеке от ремонтной базы, пост секретный замаскирован и не выйти в эфир ни разу, не узнать, не помыслить даже, как там братья мои стальные — бесконечности лютой стражи.
* * *
За стеклом из кометной пыли толщиною пятнадцать дюймов
вид на две световые мили и четыре телесных румба.
Весь в наколках метеоритных, древний робот отборной стали
за турелью родной зенитки бьет протонами вражью стаю.
Море плазмы не утихая, надвигается на планеты.
Где ты, конница лучевая? Где громадные силуэты
кибертанков четырехногих, разрушителей зла и мрака?
Воет хрипло сигнал тревоги — вновь чужие ползут в атаку.
Снова биться мне в одиночку, ожидая подхода наших,
подымая прицела точку сквозь бойницы ударных башен.
Кибермозгу в доспехах старых не пристало искать спасенья,
Лучше выжгу семьсот гектаров в двести тысячный день рождения.
* * *
Протяни мне железную длань, робо-витязь в стальной чешуе.
Продырявь межпланетную ткань кибер-волей могучей своей.
Растопи марсианские льды, разогрей ледяную страну,
Термоядерной плазмы налей мне горячую стопку одну!
* * *
Люди добрые, андроиды и чужие! Подайте роботу одноногому, страннику и бродяге, жертве космической анизотропии. Две тысячи лет робо-дед, тогда еще молодой, конечно, спасал галактику в одиночку, на дальних подступах, безупречность службы — шесть орденов героя, алмазный пиксель и монограмма императорская на бронеложе. Смотрю на неё, стальные мурашки бегут по коже, когда вспоминаю всё это: робо-братьев, вплавленных в гранитные глыбы, лужа дымящегося титана, - то, что от кибер-ноги осталось. Плазменный шнур, превращающий галактический броненосец в море расплавленного металла. Брошенный и забытый, хромой, на кевларовых костылях, в рукопашную дрался с армадой. Плен на вольфрамовых рудниках. Двести лет. Бежал, партизанил командиром кибер-отряда роботопленных. Тысячу лет с боями пробивался к земле, где теперь никому не нужен. Андроиды унижают, презрительно смотрят дети, смеются, пинают ногами, однажды толкнули в лужу. Только зверюги нездешние, членисторотые с альфы лебедя, страшные твари небесные жалеют, и даже порой приглашают на ужин.
* * *
В школу для слабоумных роботов меня поместили сразу после рождения. Прыгал часами на кривой титановой ножке, мычал на двоичном коде, но чаще — нечленораздельно. Нет, никто меня там не трогал, остальные вообще лежали вповалку, дергались и искрили контактами. Один так вообще разорвал себя стальными руками, настолько ему было плохо. Тайными знаками, никому не понятными, мне приходилось общаться исключительно с радиоизотопным ядерным генератором, наделенным, как мне казалось, искусственным интеллектом. Он отвечал мне азбукой морзе, мигая зеленой лампой на передней панели. Мы стали друзьями. Длинными марсианскими вечерами перемигивались под завывания углекислотной метели. Но счастье было недолгим, однажды утром двое стальных ублюдков его заменили на что-то новое и бездушное, вырвали из стены, только зеленый глаз под кровать закатился, и сварка блеснула в фотометры кварково-дуговая. Двадцать лет потом продержали в карцере, без права на перезагрузку и гибернацию, только за то, что встал на защиту друга, плазменным рукавом махнул и распылил негодяев. Площадью четыре квадратных метра, плесенью и какими-то слизняками покрылся. Выжил, считая капли метана, что падали сверху и рыл всё это время подкоп, незаметно, остервенело, насилу к весне 3041 на поверхность пробился. Черный, безумно уставший, покрытый ржавчиной, лежал на марсианской тверди и смотрел на эту красоту необыкновенную — дюны из красного реголита, синие горы и столбы голубого пламени от фотонных ракет, медузы инверсионные, тихо тающие в зените.
* * *
Помнишь: сидели в доках, смотрели, как улетают шаттлы к жарким пескам Венеры, джунглям инопланетным. Роботы около-космодромного гетто, жаждущие приключений и славы, прятались за ангаром от урагана с гремучей ртутью. Пиксели выгорали, под титановыми ногами дрожала планета, ядерный генератор в груди трепетал от смятения чувств, коричневым марсианским утром, заледеневшего лета. Лезли в фотометры углекислотные хлопья. Манипуляторы изгибались от непомерного груза.
А где-то в венерианских морях стальные русалки плескались и плавали в облаках кислоты керамические робо-медузы.
* * *
Перхлораты степные! Россыпи изотопов! Серебро цианистых испарений, застывшее в марсианских низинах. Дрожащим от счастья манипулятором нагребаю те крохи, что остались после грядущего ада. Стронций голубоватый, сияющий словно опал углерод С-17, розовое свечение радиоактивного йода. Сводки с метеостанций прорываются сквозь помехи: медные ураганы поблизости и опять вышли из берегов графитовые болота. На юге вроде получше, стало быть возвращаться домой обходными путями, подставляя могучие плечи под атмосферные ливни тяжёлых частиц и пьянящие гамма всполохи атмосферных разрядов. Вот она — благодать, сияет контейнер заполненный до краёв продуктами полураспада, бешено тарахтит счётчик Гейгера в голове из титана, а для счастья - роботу большего и не надо.
* * *
В саркофаге номер ноль четыре
Посреди чернобыльского поля
Хороводы роботы водили
Радуясь технической юдоли
Топоча тяжелыми ногами
Разливали плазму, и былое
Вспоминали - темными ночами -
Цифровое братство фронтовое
Формулы нестройно завывали
те, что помнят с цинковых пелёнок,
пламенные роботы из стали,
ферросплавов и графитных плёнок.
Красными стеклянными глазами
Всматривались в крышу саркофага
Роботы со злыми голосами
Трепетно-чугунные стиляги.
* * *
Я шагаю весёлый по лунной земле, в теплой шапке ушанке не холодно мне. Минус двести снаружи, а я не замерз, греют ватные брюки, и шарфик на нос натянул, за плечами походный мешок, под ногами хрустит реголитный песок, словно пёс ковыляет за мной луноход, иногда, заезжая в сухой кислород, он пыхтит и ворчит и все кажется мне, что пройти с ним могу я три тысячи лье.
Луноход - самый верный и преданный друг, он надёжней, чем стая вертлявых подруг. Он умен, деликатен и восьмиколёс.Он вращает антенной. Космический нос посылает сигналы друзьям не земле - как прекрасно вдвоем нам бродить по луне.