С четверга на пятницу, с субботы на воскресенье
Я любила тебя, я с тобою делила себя.
И мгновения те не более чем везенье,
Что мы в дар получили, совсем не прося.
С февраля на март и со мглы ночной в утро,
Чёрный кофе сменив на улун молочный,
Лицо окрапляю дешёвой пудрой,
Покрываю следы недоспанной ночи.
Нас пытаюсь от пошлости внешнего мира
Оградить, и от липнущей его фальши.
Досками дряхлыми и гнилыми
Я пытаюсь забить, что не прятала раньше.
Но все рассыпается пеплом сереющим.
Пеплом, что плотью смердит паленой.
Я раньше верила только верующим,
Но жажда моя не была утоленной.
Где эта мирная, тихая гавань?
Где этот проблеск райской радости,
Где я смогу быть в тебя влюблённой
Без всего дерьма и без всей этой гадости.
Нет его на земле, все обман сладкосказочный,
Выдуманный для до последнего верящих.
Вновь мы примем ничто в бумаге подарочной
И опять будем слушать всех ересь мелящих.
И нет никакой на ошибках учёбы,
Есть любовь, перештопанная вся в спешке.
Мы опять друг другу могилы вскопаем,
И присыпем сверху горсткой поддержки.
Что, ты скажешь, я знаю о самоотдаче,
О преданности, о ослепляющей вере?
Немного, родной, ты прав, но тем паче
Стараюсь постичь их хоть в малой мере.
Для тебя стараюсь, для нашего мира.
Запечатаю все, что так ценно, в бутыль,
Печатью из соли и из эфира,
Какой ни один не коснется упырь.
Я наверное слишком всем упиваюсь,
И слишком себя на все это трачу,
Чем бы на этот раз это ни было.
Страстью, забвением или отдачей,
Болью, вниманьем к намеку каждому,
К слову вольному и невольному.
Я себя собой уже не заполняю,
Ведь чужим всем сполна уже переполнена.
Переполнена так и пуста в то же время.
Но в тебе я волю всегда обретаю
Жить дальше, в устои чужие не веря,
Всю погань людскую к нам не подпуская.