ВАРВАРА ПАЩЕНКО
Свою первую любовь, - будущую Лику - Бунин встретил весной 1889 года в "Орловском вестнике", где она временно работала корректором. Об этой встрече и о развитии этого чувства сохранилось подробное и взволнованное письмо влюбленного юноши старшему брату Юлию Алексеевичу Бунину. В письме он пи-сал: "Вышла к чаю утром девица высокая, с очень красивыми чертами лица, в пенсне,.. в цветисто расшитом русском костюме". В то время, особенно в провинции, была на них мода. Она показалась ему умной и раз-витой. А наружностью и в самом деле была недурна.
Варвара Пащенко была почти на год старше влюбившегося в нее поэта. Окончила полный курс Елецкой гимназии, из которой Иван Бунин был исключен с 6 класса. Мечтала о консерватории и готовилась в "на-стоящие актрисы". (Мать ее в молодости была актрисой, а отец даже держал оперу в Харькове, потом про-жился, как свидетельствовал сам Бунин, и стал заниматься "докторством"). Докторская дочка недурно пела, играла на рояле, участвовала в любительском драмкружке. Играла вполне недурно. И это нравилось Ванечке, так его все называли тогда. Бунин ей нравится, но смущает его молодость, неустроенность. К тому же ее отец - доктор Пащенко, у которого была в Ельце неплохая практика, - без обиняков заявляет влюбленному юноше, пришедшему просить руки его дочери, что он ей не пара, что прежде, чем думать о женитьбе, «нужно стать на ноги». Интересна реакция на случившееся «бесценной Варюши». Отвергнув предложение своего воздыхателя обвенчаться тайно, тем не менее, она обещала, что «будет с ним по-прежнему жить нелегально как жена». В то же время Варвара начала встречаться с богатым помещиком Арсением Бибиковым, за которого в конце концов и вышла замуж. Иван Алексеевич так и не узнал, что к этому времени Пащенко-отец уже дал согласие на ее брак с Буниным, но «коварная Варвара» сделала другой выбор.
В ту пору Бунин писал своей Варе много и часто: «Варюша! Хорошая моя! Бесценная моя! Прежде всего - люблю тебя! Это для тебя не новость - но это слово, ей-богу, рвется у меня наружу. Если бы ты была со мною! Какими горячими и нежными ласками я доказал бы тебе это... Варюшечка! Дорогая моя! Милая! У меня такое страстное желание поскорее назвать тебя женою, так сильно хочется поскорее быть с тобою, чувствовать, что ты моя, целовать твои "вымытые" глазочки и "мои" ненаглядные ножки...». Как же он лю-бил ее, свою Варюшечку, Вареньку, Варварочку! Как восторженно и страстно писал ей, как мучительно переживал разрывы, метался и страдал, когда расставались. Каждый раз казалось - навсегда... А длилось это "сумасшествие" - его первая большая любовь, "главная в жизни", как писал в одном из поздних писем уже всемирно известный писатель, нобелевский лауреат Иван Алексеевич Бунин, - больше пяти лет. Пять лет надежд, страданий, встреч и расставаний, пять лет, которые вдохновляли годы и водили его пером не однажды. Это Варенька, елецкая барышня, стала нежной и любящей Ликой, это его подлинными переживаниями той поры проникнуты и наполнены отраженным светом многие рассказы, повесть "Митина любовь", сохранившая навеки свежесть чувств молодого поэта, и, наконец, - самый значительный его роман - "Жизнь Арсеньева".
После той первой встречи в редакции было лето в Ельце, встречи на даче в селе Воргол у знакомых Пащен-ко и Буниных - Бибиковых, где "гуляли по садочку" и проговорили пять часов без перерыва, бродили по дорожкам вместе с другими гостями, слушали в исполнении Вареньки Чайковского. И говорили, говорили. Казалось, она здорово понимает в стихах, в музыке. Потом вместе ехали в Орел. В оперу. Слушать Росси. Все это - из того же письма брату. Оттуда и признание: "Иногда, среди какого-нибудь душевного разговора, я позволял себе целовать ее руку - до того мне она нравилась. Но чувства ровно никакого не было. В то вре-мя я как-то особенно недоверчиво стал относиться к влюблению: "Все, мол... пойдут неприятности и т.д."
Он часто думал о ней и оценивал ее, и, разумеется, "беспристрастно", но симпатичных качеств за нею, не-смотря на все недоверие влюбленного, все-таки оказывалось больше, чем мелких недостатков. Он зачастил к Пащенко, приезжал туда, в Елец, из Орла, где все еще пытался работать. Писал ей стихи. Теперь уже вместе ездили в имение Бибиковых на Воргол.
Как-то августовской ночью сидели на балконе. Ночь была темная, теплая. Любовались звездами. Потом пошли гулять по темной акациевой аллее, заговорили. Держа Вареньку под руку, он тихонько поцеловал ее в плечо. Произошло объяснение в любви, хлынуло чувство. Потом, спустя четыре десятилетия, оно воскресло в "Лике" самыми поэтичными страницами романа...
А после той ночи - записка (она любила записки): "Не старайтесь больше меня видеть"...
На другой день она попросила - они встретились уже с глазу на глаз - "забыть эту ночь". Вечером произошел разговор, потом - слезы. Умчался, как бешеный, верхом в орловскую гостиницу из Ельца, совсем не помня себя. "Нервы, что ли, только я рыдал в номере как собака... настрочил ей предикое письмо".
Он - талантливый литератор и поэт, он, уже почти двадцатилетний юноша, о котором говорили, что "красив до неприличия", он, гордый и своенравный потомок древнего дворянского рода, писал ей, умоляя, "Хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть". В "Лике" об этом так: "Я ничего не слыхал, не видел, мысленно твердя одно: или она вернет мне себя, эту ночь, это утро, эти батистовые оборки, зашумевшие от ее замель-кавших в сухой траве ног, или не жить нам обоим!" Какие пронзительные слова любви!
Ванечка терзался и страдал: "голова горит, мысли путаются, руки холодные - просто смерть..." Вдруг - стук, письмо! Сумбурное, довольно холодное. Ее. "Да пойми же, что весы не остановились, ведь я же тебе сказа-ла. Я не хочу, я пока, видимо, не люблю тебя так, как тебе бы хотелось, но, может быть, со временем я и по-люблю тебя. Я не говорю, что это невозможно, но у меня нет желания солгать тебе. Для этого я тебя слиш-ком уважаю. Поверь и не сумасшествуй. Этим сделаешь только хуже. Со временем, может быть, и я, сумею оценить тебя вполне. Надейся..."
А он - "сумасшествовал". И снова писал в откровении брату, спрашивая: что делать? Было ясно, что именно. Ведь готовил себя для другой, более "идеалистической жизни". Но чем настойчивее старался внушить себе, что завтра все же надо написать решительное, прощальное письмо, - это, казалось еще возможно ("последней близости между нами еще не было"), - тем больше охватывала его нежность к ней, восхищение ею, благородное умиление ее любовью, искренностью, прелестью ее глаз, лица, смеха, голоса...
Казалось, все кончено. И неожиданно - посыльный. И снова с запиской. "Больше не могу, жду!"
Так, то дома, то в городе, то в Ельце, то в Орле провел молодой Бунин всю эту осень. Забросил работу. Да еще вышла ссора в редакции. Из-за его смелых заметок в "Московских новостях". 29 мая 1891 года он пишет Юлию Алексеевичу: "Если бы ты знал, как мне тяжко! Я больше всего думаю сейчас о деньгах. У меня нет ни копейки, заработать, написать что-нибудь - не могу, не хочу... Штаны у меня старые, штиблеты ис-трепаны. Ты скажешь - пустяки. Да, я считал бы это пустяками прежде. Но теперь это мне доказывает, до чего я вообще беден, как дьявол, до чего мне придется гнуться, поневоле расстраивать все свои лучшие думы, ощущения заботами (например, сегодня я съел бутылку молока и супу даже без "мягкого" хлеба и целый день не курил - не на что). И этакая дура хочет жениться, скажешь ты. Да, хочу! Сознаю многие скверности, препятствующие этому, и потому вдвойне - беда!.. Кстати о ней: я ее люблю (знаю это потому, что чувствовал не раз ее другом своим, видел нежную со мною, готовой на все для меня) это раз; во-вторых, если она и не вполне со мной единомышленник, то все-таки - девушка, многое понимающая...»
Во многих письмах Бунин говорит об этой любви как о самом большом и самом глубоком чувстве в своей жизни. Даже законная жена Бунина, его вечная спутница с 1907 года до последних дней, Вера Николаевна Муромцева-Бунина, с оттенком некоторой горечи скажет об этой его первой любви, как может быть о самой настоящей и единственной. Сам же писатель в последнем абзаце своей страстно-чарующей "Лики" напишет, вспоминая: "Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому и никогда"...
Варвара Владимировна Пащенко вышла замуж за друга Бунина Арсения (Арсика) Николаевича Бибикова (1873 -1927), театрального и киноактёра, литератора, с которым прожила двадцать лет, родила сына. Умерла 19 мая 1918 года.
Источник: varvara_ru
Анна Николаевна Цакни
(1879-1963)
Она приниимала его ухаживания, гуляла с ним по приморским бульварам, пила белое вино, заедая кефалью, и никак не могла понять, чего он медлит. Он решился внезапно и в один из вечеров сделал предложение. Венчание назначили на 23 сентября 1898 года.
В августе 1900-го Аня родила сына. Но Коленька не прожил и пяти лет, скончавшись в январе 1905 года от менингита. Горе Бунина было безмерно, он не расставался с фотографией ребенка во всех своих странствованиях. Анна после смерти сына замкнулась, ушла в себя, не хотела жить. Через годы пришла в себя, но замуж второй раз не вышла. Но все это время не хотела давать ему развод. Даже тогда, когда он связал свою жизнь с Верой...
Летом 1898 года Бунин жил под Одессой, на даче редактора и издателя журнала «Южное обозрение» Николая Цакни. Здесь он встретил девушку, которая показалась ему видением, ожившей древнегреческой фреской, загадочной и манящей к себе так, что не то что не было сил сопротивляться, а от всех нахлынувших чувств осталось ишь желание броситься в этот омут черных глаз и наслаждаться грезившейся близостью. Это была дочь одесского грека Н. Цакни.
Они подружились. Анна относилась к молодому человеку нему нежно и романтично. Ей было восемнадцать. Впереди - целая жизнь, судьба: И он, начинающий литератор, без средств и состояния, желал опреде-лить эту судьбу. Как-то он ехал с ее отцом на паровичке, ходившем в те времена на Фонтане, вышли на площадку, курили, папаша рассказывал о своем народовольческом прошлом, как бежал из Сибири, оказался во Франции, где пришлось и улицы подметать: А Иван Бунин вдруг сказал: "А вы знаете: я прошу у вас руки вашей дочери". И бывший народоволец, сдвинув шляпу на затылок, ответил просто: "Да я-то тут, дорогой, при чем? Это, мне кажется, дело Анны Николаевны. А что касается меня - я ничего против не имею". Но во всем этом была одна неловкость: мачехой его юной донны была Эля, Элеонора Цакни: Народоволец Николай Петрович женился на ней в Париже после смерти своей первой жены, от которой и была дочь Аня. Серьезные намерения Бунина стали известны и Анне, и ее мачехе Элеоноре Павловне, которая когда-то была близко знакома с И. Буниным. Через много лет Бунин вспомнит, что Элеонора "была просто до неприличия влюблена в меня».
На предложение Бунина Анна ответила литератору рукопожатием и розами, а вторая: (Как он потом вспоминал, она его "до неприличия возненавидела").
К этому времени Иван Бунин был повидавшим жизнь человеком. Первый раз он женился гражданским браком на дочери врача Варе без венчания, потому что ее отец категорически запретил Варе венчаться с не-имущим Буниным, ибо венчание - это уж навсегда! А в Одессе на венчании настояла Элеонора Павловна. Она оплатила и обряд, и подвенечное платье, и карету наняла. У Бунина на все это не было средств, он в церковь Сретения, что была когда-то на Новом базаре, пришел пешком. Обряд венчания его мало занимал, как он вспомнит потом. Но на свадьбе разразился скандал, смахивающий на водевиль. Во время веселого пира жена Аня шутливо сказала мужу Ивану, что некоторые считают, что он женился на ней из-за ее денег. "Кто сказал это? Кто так считает?!": Аня намекнула на литератора Федорова и его жену. В гневе Бунин (как свидетельствуют хорошо знавшие его) напоминал Отелло в исполнении негра Сальвини. Правда, до немед-ленной сатисфакции дело не дошло. Он кричал и высказал все, что думает о вчерашнем приятеле, хлопнул свадебной дверью и закрылся у себя в комнате. (Чета Цакни уговорила его и Аню после свадьбы жить у них на Херсонской). Аня рыдала. В дверь к Бунину стучали - без результата. Гости разошлись. Правда, виновник событий, литератор Федоров, был, видно, в подпитии, и улегся со своей женой Лидой как раз в постель, приготовленную для новобрачных. Об этом реальном водевиле Лидия поведает миру позже, а Федоров - поистине литератор - вставил этот эпизод в одно из своих "бессмертных" произведений. Утром Бунин вышел из своего заточения. Все просили друг у друга прощения и клялись в вечной любви.
Но счастливая семейная жизнь на Херсонской не складывалась. Одни (и Бунин) обвиняли в этом Элеонору Павловну, тайно строившую козни вчерашнему возлюбленному, другие говорили о несусветной ревности писателя. Главное, Аня была равнодушна к делу, которое он считал делом свое жизни, - к писательству. Ей совсем не нравились стихи, которые он печатал в газете ее отца.
"Что это? - спрашивала себя Аня. - Я ошиблась в нем. Он совсем не талантлив". Они спорили. Она увлеклась оперным искусством: У них все стало врозь. И, когда она забеременела и уже была на пятом месяце, он уе-хал из Одессы. Позже он признается, что особой любви к Ане не испытывал, просто было море, Ланжерон, красивая девушка: Тут уж он не просто лукавил, а лгал. Его вторая попытка семейной жизни закончилась не только неудачей, но и трагедией: родился мальчик, которого Бунин почти не видел, но фотографию которого рассматривал перед собственной смертью. А мальчик умер в пятилетнем возрасте от скарлатины.
Второй брак И. Бунина повторил судьбу первого.
В высказываниях и записках Бунина посвящённых Анне Цакни много противоречивого. И повинен в этом, в первую очередь, он сам. Но не забывчивость подвела его, когда он, вспоминал прожитое, а, скорее, обстоятельства. Как известно, и первая жена Варя не любила его творчества и его самого разлюбила и бросила ради другого. Это событие измотало душу писателя. Близкие опасались самоубийства. Его боялись оставить одного. Но, по сути, это же произошло и во время второго его брака. Все эти его воспоминания-россказни о том, как он "забыл" невесту в церкви, что не любил ее, а было лишь приятно, - это все выдумки глубоко раненного тщеславия и гордости.
А на самом деле он писал из Одессы старшему своему брату: "Чувства нет - без чувства жить нельзя" - ска-зала она (Аня). Чувствую ясно, что она не любит меня ни капельки, не понимает моей натуры. Так что исто-рия обыкновенная донельзя и грустна чрезвычайно для моей судьбы. Как я ее люблю, тебе не представить. Дороже у меня нет никого".
Судьба одесской жены Бунина определилась позже. Красавица, она блистала в светском обществе Одессы и Москвы. Потом она вышла замуж за известного в Одессе дворянина из рода Дерибасов - за Александра Михайловича.
Впоследствии Анна Цакни-Бунина-Дерибас, неземная красавица, сошедшая с древнегреческой фрески, по-теряла в этой жизни все - и родных, и друзей, и любимых. И даже квартиру, и окончила свой земной путь в одиночестве в доме для престарелых.
Вера Николаевна Муромцева
(1881-1961)
Вера Муромцева родилась в 1881 году и принадлежала к дворянской профессорской старой московской семье, которая жила в уютном особняке на Большой Никитской. Её дядя — Сергей Андреевич Муромцев был председателем Первой Государственной Думы. Вера получила прекрасное образование. Она серьёзно изучала химию, знала четыре языка, занималась переводами, увлекалась современной литературой. К тому же она была необычно красива. Некоторые отмечали её сходство с Мадонной.
Вот как описывает её облик Валентин Катаев:
…я впервые увидел … Веру Николаевну Муромцеву, молодую красивую женщину — не даму, а именно женщину, — высокую, с лицом камеи, гладко причёсанную блондинку с узлом волос, сползающих на шею, голубоглазую, даже, вернее, голубоокую, одетую, как курсистка, московскую неяркую красавицу из той интеллигентной профессорской среды, которая казалась мне всегда ещё более недосягаемой, чем, например, толстый журнал в кирпичной обложке со славянской вязью названия — «Вестник Европы», выходивший под редакцией профессора с многозначительной, как бы чрезвычайно научной фамилией Овсянико-Куликовский.
Иван Алексеевич Бунин при первой встрече, в Царицыно, на даче Муромцева, в 1896 году, не обратил внимания на юную Веру Муромцеву. Все его мысли были заняты совсем другой женщиной. А вот Вера запомнила эту встречу «в погожий июньский день около цветущего луга». Даже помнила его лицо, которое было тогда «свежим и здоровым». Чего не скажешь в момент их настоящей встречи 4 ноября 1906 года в квартире молодого писателя Бориса Константиновича Зайцева. Хозяева организовали литературный вечер, куда был приглашён Бунин как писатель (хотя в ту пору он был малоизвестен). И здесь Иван Алексеевич наконец-то заметил «тихую барышню с леонардовскими глазами.
Далее из воспоминаний В. Н. Муромцевой
«Наговорившись и нахохотавшись, шумно поднялись, и столовая опустела. Я перешла к противоположной стене и остановилась в раздумье: не отправиться ли домой?
В дверях появился Бунин.
— Как вы сюда попали? — спросил он.
Я рассердилась, но спокойно ответила:
— Так же, как и вы.
— Но кто вы?
— Человек.
— Чем вы занимаетесь?
— Химией.
— Как ваша фамилия?
— Муромцева.
— Вы не родственница генералу Муромцеву, помещику в Предтечеве?
— Да, это мой двоюродный дядя.
— Я иногда встречаю его на станции Измалково.
Мы немного поговорили о нём. Потом он рассказал, что в прошлом году был в Одессе во время погрома.
— Но где же я могу вас увидеть ещё?
— Только у нас дома. Мы принимаем по субботам. В остальные дни я очень занята. Сегодня не считается: все думают, что я ещё не вернулась из Петербурга…».
Родители Веры были против отношений её с Буниным. Более того, все их друзья и знакомые в профессор-ской среде тоже негативно относились к этим отношениям. В ту пору Вера Муромцева училась на послед-нем курсе, и ей надо было держать экзамены и писать дипломную работу. Когда она обратилась к знакомо-му семьи с просьбой дать ей дипломную работу, то он ответил ей: «Нет, работы я не дам вам, — сказал он своим заикающимся голосом, — или Бунин, или работа…».
И Вера с Буниным стали встречаться тайно от всех.
(Из воспоминаний Н. Муромцевой)
«Однажды, когда я опять зашла к Ивану Алексеевичу, он поведал мне своё заветное желание — посетить Святую Землю.
— Вот было бы хорошо вместе! — воскликнул он. — С вами я могу проводить долгие часы, и мне никогда не скучно, а с другими и час, полтора невмоготу».
А потом Бунин и совсем решил изменить не только её судьбу, но и профессию: «Я придумал, нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе и жить, и путешествовать, — у каждого своё дело, и нам не будет скучно, не будем мешать друг другу…».
«Когда близкие люди говорили мне, что я жертвую собой, решаясь жить с ним вне брака, я очень удивля-лась», — писала Вера Николаевна.
Только своему отцу она рассказала, что собирается открыто ехать с Буниным в путешествие по Святой зем-ле. Он принял решение дочери тяжело, но постарался не дать ей это почувствовать. А маму Веры потом уговорили её братья, которые считали, что их сестра всегда делает всё правильно. В день отъезда один из братьев, чтобы разрядить обстановку, «с припевом „со святыми упокой“, прочитал длинный ряд имён и фа-милий, по его мнению, прежних поклонников».
В последнюю ночь перед новой жизнью «на душе у Веры было двойственно: и радостно, и грустно. В душе боролись вера с сомнениями».
10 апреля 1907 года Вера Николаевна и Иван Алексеевич отправились в первое свое путешествие. Для всех родных, близких и знакомых они стали мужем и женой. В гражданском браке они жили ещё долго. Только во Франции, в 1922 году, они обвенчались.
Египет, Сирия, Палестина, Греция, Турция, Италия, Швейцария, Германия, Франция … Одно путешествие сменялось другим, потом третьим… Почти целых двадцать лет они вели кочевой образ жизни. Осели они в Грассе — в небольшом городке на юге Франции.
За годы, проведённые вместе, у них было всякое. Литературный секретарь Бунина Андрей Седых, наблюдая отношения Веры Николаевны и Бунина, как-то написал: «У него были романы, хотя свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью… ни на кого Веру Николаевну он не променял бы. И, при всём этом, он любил видеть около себя молодых, талантливых женщин, ухаживал за ними, флиртовал, и эта потребность с годами только усиливалась… Мне казалось, что она… считала, что писатель Бунин — человек особенный, что его эмоциональные потребности выходят за пределы нормальной семейной жизни, и в своей бесконечной любви и преданности к „Яну“ она пошла и на эту, самую большую свою жертву…». Ян — так решила называть его Вера Николаевна еще на заре их отношений, «потому что ни одна женщина его так не называла, …он очень гордился, что его род происходит от литовца, приехавшего в Россию, ему это наименование нравилось». Однако у Валентина Катаева можно прочитать о том, что Вера Николаевна называла Бунина Иоанном. «Помню, меня чрезвычайно удивило это манерное Иоанн применительно к Бунину. Но скоро я понял, что это вполне в духе Москвы того времени, где было весьма в моде увлечение русской стариной. Называть своего мужа вместо Иван Иоанн вполне соответствовало московскому стилю и, может быть, отчасти намекало на Иоанна Грозного с его сухим, жёлчным лицом, бородкой, семью женами и по-царски прищуренными соколиными глазами. Во всяком случае, было очевидно, что Вера Николаевна испытывала перед своим повелителем — в общем-то совсем не похожим на Ивана Грозного — влюблённый трепет, может быть даже преклонение верноподданной».
По словам Георгия Адамовича, «…за её бесконечную верность он был ей бесконечно благодарен и ценил её свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал все, чем жене своей обязан. Думаю, что если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он при великой своей страстности этого чело-века убил бы — не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, не способного отличить добро от зла, свет от тьмы». Вера Николаевна пережила Бунина на восемь лет. Она была не только женой писателя, но и, будучи человеком литературно одаренным, занималась переводами и писала статьи.
После смерти Ивана Алексеевича она жила только памятью о нём, получая персональную пенсию от СССР как вдова русского писателя. За эти годы Вера Николаевна написала две книги: «Жизнь Бунина» и «Беседы с памятью», которые просто наполнены любовью к мужу, к своему любимому писателю.
Вера Николаевна Муромцева-Бунина была похоронена в одной могиле с мужем на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
ГАЛИНА НИКОЛАЕВНА КУЗНЕЦОВА
(1900 - ?)
Они познакомились в конце двадцатых в Париже. Иван Алексеевич Бунин, 56-летний знаменитый писатель, и Галина Кузнецова, никому не известная начинающая писательница, которой не исполнилось и тридцати. Все вполне могло бы обойтись тривиальной любовной интрижкой по меркам бульварного романа. Однако этого не произошло. Обоих захватило настоящее серьезное чувство. Встал вопрос: как быть? Кузнецова жила в Париже. Бунин вместе со своей женой Верой Николаевной Муромцевой - в Грасе, маленьком городке на юге Франции, где они снимали виллу, а точнее старый, обветшалый дом с единственной роскошью - великолепным видом на долину, горы, море... Бунин привез свою молодую подругу сюда.
Любовный треугольник Кузнецова - Бунин - Муромцева
В сущности, в появлении Кузнецовой в этом случайном эмигрантском гнезде не было ничего удивительного. Бунин не выносил одиночества. С ним и Верой Николаевной здесь постоянно находилась целая компания молодых писателей: Зуров, Рощин, Цвибак... Тем не менее, отношения с Кузнецовой скрыть не удалось. Да, собственно говоря, их никто и не скрывал! Вера Николаевна уже давно привыкла к своей участи "жены писателя", а Бунин всегда был настолько увлечен самим собой, своими чувствами и работой (в это время он писал роман "Жизнь Арсеньева", впоследствии принесший ему Нобелевскую премию), что предпочитал не отвлекаться "на пустяки".
До Муромцевой Бунин уже бывал женат. Первый раз - гражданским браком на Варваре Панченко, которая покинула его, оставив записку "Ваня, прощай. Не поминай лихом", и чей уход он переживал так тяжело, что даже подумывал о самоубийстве. Второй раз - на красавице Анне Цакни, родившей ему сына (ребенок, к несчастью, умер) и тоже бежавшей от Бунина, ссылаясь на его несносный характер. И наконец - фактически третьим браком на Вере Николаевне Муромцевой, ставшей ему преданным другом на всю жизнь.
Появление Галины Кузнецовой явилось серьезным ударом для стареющей жены Бунина. Его предстояло пережить.
Как ни странно, в своих дневниковых записях Бунин практически не оставил свидетельств о счастливой поре своей последней любви. То ли ему было не до того, то ли, несмотря на весь свой эгоцентризм, понимал, в какое щекотливое положение поставил Веру Николаевну. Понимала это и Галина Кузнецова, которая тоже регулярно вела дневник, но которая в отличие от своего возлюбленного не была на его страницах столь сдержанна.
Порой так и кажется, что ее рукой водило не только естественное желание писательницы запечатлеть все, что дает пищу уму или будит воображение, - наблюдения за жизнью писателя, литературные и политиче-ские споры, какие-то свои мысли, настроения... - но и подспудное чувство вины за невольное вмешательство в чужую семью, страх, что окружающие будут осуждать ее, неправильно истолкуют мотивы ее поведения.
В сущности, так оно и было: и осуждали, и не понимали, и третировали. Сколько натерпелась Кузнецова от одной только Зинаиды Гиппиус, этой верховной жрицы литературной эмиграции, любившей навещать Грас и стоившей целого легиона ядовитых кумушек! Даже Бунин не мог ее защитить. В дневнике Галина давала облегчение своим чувствам. Быть может, надеялась и на другое: что позже, разбираясь в пестрой бунинской жизни, потомки учтут и ее свидетельство. Писала скупо, осторожно, но все-таки достаточно красноречиво, чтобы добиться своего, и спустя десятилетия ее голос вызывает доверие.
"И вот я пишу, - читаем об одной из их с Буниным прогулок в Грас, во время которой он посоветовал ей, придя домой, коротко, в двух словах описать увиденное: зелень, цвет неба, моря... - но не так коротко, как говорит он, потому что мне хочется сказать и о нем самом, о том, что он был весь в белом, без шляпы и ко-гда мы шли по площади, резкая линия его профиля очеркивалась другой, световой линией, которая обнима-ла и голову и волосы, чуть поднявшиеся надо лбом..." Как хотите, но трудно усомниться, что эти строки вылились не из чистого источника любви. А прочитав следующие: "странно представить, что я была заму-жем, пережила войну, революцию, разрыв с мужем", - не проникнуться сочувствием к автору. И далее "...а она (Муромцева) за все 20 лет жизни не может примириться с ним (Буниным)"... - не изумиться, уловив за плохо скрытым раздражением обыкновенную женскую ревность.
Нет, положение Галины в доме Бунина, ее мысли, ее душевное состояние отнюдь не были безоблачными. Жизнь поставила ее в очень сложную ситуацию: одновременно и пикантную, и тягостную, и почти безна-дежную. Даже в период, когда между нею и писателем, казалось бы, царила полная гармония, на их гори-зонте уже маячили черные тучи. Ведь получалось, что Бунин является мужем сразу двух женщин - своей законной жены, отношение к которой он определял по-толстовски, объясняя, что любит Веру Николаевну, как самого себя, и потому не может говорить о какой-то особенной любви (не станешь же признаваться в любви к своей руке или ноге?), и Галины, радовавшей и вдохновлявшей его своей молодостью и обаянием. Могло ли такое положение устраивать обеих женщин? Разумеется, нет.
Многие, кто был в курсе бунинской семейной истории, только диву давались мудрости Веры Николаевны, которая прилагала поистине титанические усилия, чтобы, поборов естественную неприязнь, по-христиански полюбить свою соперницу. (Чего ей это стоило, знает один Бог! Тем более что находились и такие, кто осуждал ее, считал подобное поведение недостойным.) Галина Кузнецова, со своей стороны, тщетно пыталась обрести душевное равновесие, смириться с Верой Николаевной, не думать о будущем. Ей это тоже давалось нелегко. А главное, обе понимали, что рано или поздно их любовный треугольник все же должен распасться. Трагическая развязка - лишь вопрос времени. Оно покажет, кто здесь лишний...
Между тем "парижский" Бунин изменился до неузнаваемости. В Париже на рассвете своего романа с Гали-ной Кузнецовой Иван Алексеевич дня не мог прожить без кафе и ресторана, путал день и ночь, растрачивал себя с молодой безоглядностью. "Грасский", напротив, словно буддийский монах, тщательно "очищался" перед работой - мало ел и пил, рано ложился спать и помногу каждый день ходил. Галину Кузнецову это поражало. Веру Николаевну успокаивало. Когда-то, соединив свою судьбу с судьбой Бунина, она услышала от него такие слова: "А мое дело пропало - писать я больше, верно, не буду..." Удивилась. А он продолжал: "Ну да, поэт не должен быть счастлив, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания. Чем лучше ты будешь, тем хуже...". "Я в таком случае постараюсь быть как можно хуже", - ответила Вера Николаевна смеясь, хотя сердце у нее сжалось от боли. Ведь по сути это было предупреждением: быть женой писателя совсем не то, что инженера или чиновника. Писатель, если он настоящий, служит одному богу - Искусству. И жена его, если она хочет соответствовать этому званию, тоже должна идти на жертвы. В 1927 году в Грасе, когда Галина Кузнецова, Бунин и Вера Николаевна стали жить вместе, последняя все это уже прочувствовала и понимала. Галине же только предстояло узнать. В ее дневнике читаем, как легкий, сухой, напряженный с чашкой кофе он проходит к себе в кабинет. Раздается спешный звук зажигаемой спички... потом опять... Бунин работает... В это время к нему можно было входить, говорить, брать вещи - он ничего не замечал. Однажды, выйдя к завтраку, как лунатик подошел к двери, ведущей в сад, и задумчиво произнес: "Доктор идет". Он имел в виду дождь, который барабанил в дверь. А доктор попал сюда из главы о Лике, героине его романа...
Жизнь, где на первом плане всегда был Бунин и его работа, а на втором - две женщины, продолжалась почти семь лет. Напряженность отношений то спадала, то набирала силу. Бунин, стремясь упрочить этот шаткий союз и сознавая, что самое ненадежное звено в нем - Кузнецова, настаивал, чтобы та больше работала, занималась литературой. Уверял, что в противном случае может статься, что ее душа так и останется, как облако, слишком лиричной в жизни. Он был прав. И она понимала это. Но понимала и другое: Бунин надеется, что работа, общие интересы сгладят углы и противоречия их жизни, победят разницу лет, помогут сохранить чувства. Этого не произошло...
В 1933 году, сидя с Кузнецовой в "убогой "Олимпии" - грасском кинематографе (Бунин, между прочим, обожал новинку тех лет - ковбойские фильмы), он узнал о присуждении ему Нобелевской премии: "За строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер". В Стокгольм, где должна была состояться торжественная церемония вручения награды, пустились всей "дружной шведской семьей". Дамы могли им гордиться. По отзывам свидетелей церемонии, Бунин держал себя не хуже короля. Таких писателей здесь еще не видели. А спустя совсем немного времени жизнь сыграла с ним злую шутку. За триумф пришлось заплатить. Победа в литературе обернулась поражением в любви.
Вскоре Кузнецова познакомилась с сестрой литератора Федора Степуна - Маргаритой и связала с ней свою жизнь. О лесбийской любви тогда знали мало. Бунин был шокирован и оскорблен. Ему, мнившему себя зна-током любовных наук, вдруг открылось нечто, о чем он даже не подозревал. Наступили тяжкие годы лю-бовного похмелья. "Уже пятый час, - писал он в 1934 году, - а все непрерывно идет мягкий снег - почти с утра. Бело сереющее небо (впрочем, не похожее на небо), плавно-плавно - до головокружения, если смот-реть пристально - текущая вниз белизна белых мух, хлопьев. Разговор с Г. Я ей: Наша душевная близость кончена. И ухом не повела". Почти до 1938 года Бунин все никакие мог успокоиться, хандрил, пил, грезил о самоубийстве. Однако, как не раз до этого, все обошлось. Отвлекаясь, принялся за работу, стал писать книгу "Освобождение Толстого", заткнул ею образовавшуюся сердечную брешь. Вовсю старалась и Вера Николаевна. Познакомила его с семьей Жировых, их дочкой Олечкой, к которой Бунин горячо привязался. Знавшие его поражались: холодный, высокомерный эгоцентрик часами играл с девочкой, сам превращаясь в дитя, писал ей стихи. А она ласково звала его "Ваня" и... ставила в угол - наказывала. Любовь к жизни вновь побеждала, хотя и с трудом, время от времени больно напоминая о прошлом.
"Был в Каннах, взял билет в Париж на пятницу... Шел по набережной, вдруг остановился: "да к чему же вся эта непрерывная, двухлетняя мука? Все равно ничему не поможешь! К черту, распрямись, забудь и не думай!" А как не думать? Все боль, нежность. Особенно, когда слушаешь радио, что-нибудь прекрасное..." Как-то в одном из газетных интервью в ответ на упрек в пессимизме Бунин отвечал: "Может быть, газету ввела в заблуждение та грусть, которая сквозит в некоторых моих прежних, юношеских вещах, но грусть - ведь это потребность радости, а не пессимизма, и отсюда еще очень далеко до мировой скорби. Я, наоборот, настолько люблю жизнь, что с удовольствием прожил бы хоть 2 тысячи лет". В шутку признавался, что завидует Агасферу, осужденному на бессмертие. И совершенно всерьез на седьмом десятке говорил о себе: "...и нюх у меня, и глаза, и слух - на все - не просто человеческий, а нутряной - "звериный". Поэтому "по-звериному" люблю я жизнь. Все проявления ее - связан я с ней, с природой, с землей, со всем, что в ней, под ней, над ней, и смерти я не дамся..." В том же духе, ехидно, играючи решался им вопрос и о смысле жизни.
- В чем да в чем! - говорит у него Яков-караульщик, герой рассказа "Божье дерево", написанного в 1927 году в Грасе. - Мы вот так-то возили раз с покойником родителем хлеб с поля, а я и пристань к нему, что, да как, да зачем... а он молчал, молчал, да и говорит, наконец: "Вот как пущу тебе, малый, по ушам кнутом, тогда узнаешь зачем!"
Как ни поразительно, с любовью у Бунина все обстоит иначе: и сложнее, и мрачнее, и безнадежнее. Однаж-ды в разговоре с Кузнецовой на этот счет Бунин заметил: есть несколько вещей, с которыми ничего нельзя поделать: смерть, болезнь, любовь... Все в одном ряду. Впрочем, до смерти Бунину (он умер в 1953 году) было еще далеко. А от любовных напастей, к счастью, имеется одно надежное лекарство - его величество Время. И вот однажды Вера Николаевна с удивлением запишет в своем дневнике: "Ян третьего дня сказал, что не знает, как переживет, если я умру раньше него..." И добавляет: "Господи, как странна человеческая душа". И чуть позже, уже осмысливая прошлое: "Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого". А Бу-нин, в свою очередь, переоценивая свой опыт, сочинит новое определение любви: "любить - значит верить". Как ни парадоксально, именно по этому символу и жила всю жизнь его жена Вера Николаевна Муромцева.
- Ян мне ни разу не изменял! - уверяла она окружающих. И, наверное, по большому счету была права...
Людмила Иванова