Я славлю Уильяма Скотта,
Бездельника и обормота,
Который не стал героем, но душу не замарал.
Прошел он Бомбей, Калькутту,
Он каждую чтил минуту,
Пока капрал Преисподней
Не гаркнул ему: «Аврал!»
Когда собирались в стаи
Подонки, бродяги, сипаи,
И белому человеку сэр Киплинг осанну пел,
Когда наступало утро,
И снилась ему кама-сутра,
Он бросил монету мудро –
И в душу Восток посмотрел.
То время – бродяг и пиратов,
Клиперов, шхун, фрегатов,
Случалось, перед закатом - вдруг с золотом сундуки,
И вот – в жемчугах посуда,
И россыпью изумруды,
А клады на зюйде, зануда, на острове Мертвой руки.
Наш Вилли от ветра был пьяный,
Три моря и два океана,
В сороковых широтах, ревущих как черти из снов,
Болтался на бом-брам-рее,
Чтоб землю увидеть скорее,
А там и страну из сказок – Индию и слонов.
Он думал, найдет в пещере,
В каком-нибудь диком ущелье
Свои золотые маски, пригоршни рубинов, алмаз…
Но служба при Пондешерре,
Там были одни лишь черри,
Как будто глаза индусок – сто тысяч смеющихся глаз.
Случилось все же однажды –
Праздник у махараджи,
Уильям стоял на страже и видел (тому не рад!)
Как крупный алмаз воришки
Из статуи бога Кришны
Украли и потащили на их королевский фрегат.
Потом, доходя до ража,
Ругался их князь, махараджа,
Он Вилли хватал за жабры, и даже грозил мечом,
Но тот перенес все стойко,
Мол, видел одну попойку,
Алмаза же не приметил, и тут он совсем не причем.
Их всех обыскали – пусто!
И был махараджа грустный…
И даже фрегат обшарив, да что там искать – ни души!
Лишь был на фрегате лекарь
И канонир – калека…
Кто знал, что калеке в рану врач этот алмаз зашил.
Потом рассказал Вилли,
Как в Лондоне парня убили…
И лекаря, и капитана, и тех, кто алмаз хранил…
А Вилли все не находили –
Ни в море, ни на Пикадильи,
Алмаз же какой-то русский для Императрицы купил.
И понял наш Вилли – могли бы
Богатыми быть наибы,
Но детские были наивы – про золото в сундуках!
А тут подоспели наши
И битва под Вандиваши,
И Вилли в горячей каше… вознесся на воздуся!
Он понял, что мир рассекаем,
И даже героям-сипаям
Рубили головы стаей, как будто на Пасху гусям.
А Вилли наш выжил, и баста!
И в самую низшую касту,
Как судно уже без балласта, спустился на самое дно,
И стал он - не йог и не дервиш…
Ты понял всю жизнь, а все терпишь,
И круг своей жизни очертишь,
И с чертом - чадить заодно.
Познал гималайские зори…
Махатмы… блудницы в позоре…
Однажды на лепрозорий набрел и остался там жить…
И грязный индус сигарой,
Как пыткой, как божьей карой,
Проверкой на тары-бары,
Индус, пососав сигару, Уильяму дал докурить.
Он мог бы сказать: «Спасибо!»
Он мог бы позвать наиба,
Он мог бы без перегиба вскочить и удрать в туман…
Не мог он обидеть индуса,
Он тоже есть сын Иисусов…
Не надо быть скучным трусом,
Когда-то… придется и нам!
Я славлю Уильяма Скотта,
Бродягу и обормота,
Который не стал капралом, но душу не разменял!
Он видел весь свет Гималаев,
А выше их - что там бывает?
Ну, разве что адом и раем он просто наш мир измерял!
Санкт-Петербург, 04.03.18 г