"И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше...".
Н.Гумилёв "Мои читатели"
Если скажет: "Я вас не люблю"
Амазонка с прекрасным лицом, –
Все надежды сведя к нулю,
Я висок не пробью свинцом.
Пусть и воздух слегка горчит,
И на выдохе резь в глазах...
Но она до сих пор молчит,
Как святые на образах
Пред отчаянною мольбой,
И не в силах помочь поэт.
"Ну, не любишь, и чёрт с тобой!" –
Я подумал бы в двадцать лет.
А теперь не могу: не те
Появляются вдруг слова
В обеззвученной пустоте,
Где холодная синева
Равнодушно–спокойных глаз
Или дальних ночных огней
Заставляет в который раз
Всё писать и писать о ней.
"И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной"
Влекуще–светла, как созвездие Льва,
Под которым родилась однажды,
И безответна, как растерзанная львом жертва,
То улыбнуться и уйти
От этой женщины невозможно,
Некуда идти...
_______________
* На фото:
Анна Симанова – Miss Ann@.
ГУМИЛЁВСКИЕ ВЕЧЕРА
Надо сказать, что, собственно, вечернее время было в поэтическом плане любимым временем Гумилёва. Стихов с закатным, вечерним колоритом (как и с ночным) у него множество. Но даже тёмное время суток поэт писал яркими красками
В вечерний час горят огни,
Мы этот час из всех приметим.
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони!.. ("Рассказ девушки", 1905)
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц... ("Каракалла", 1906)
Я вспоминаю навскидку, но, если взять в руки сборник, то примеров можно найти предостаточно. Да, самый "огненный" поэт Русской литературы любил время захода солнца, во всяком случае, в его стихах оно доминировало. И даже если стихотворение называлось "Ослепительное", то начиналось оно с упоминания о вечерах:
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать долго, долго,
Припоминая вечера,
Когда не мучило «вчера»
И не томили цепи долга... (1910)
В мае 1911 года Гумилёв пишет очаровательный лирический этюд "В саду":
Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна… Но она не пришла,
Не хотела, иль просто пугалась ветвей.
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого–то еще было тягостно жаль.
– Не себя! Я умею забыться, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
…Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?
И тогда же, весной 1911–го, у поэта появляются виртуозные строфы – стихотворение "Однажды вечером":
В узких вазах томленье умирающих лилий.
Запад был медно–красный. Вечер был голубой.
О Леконте де Лиле мы с тобой говорили,
О холодном поэте мы грустили с тобой.
Мы не раз открывали шелковистые томы
И читали спокойно и шептали: не тот!
Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы,
Как кочевницы звёзды, что восходят раз в год.
Так певучи и странны, в наших душах воскресли
Рифмы древнего солнца, мир нежданно–большой,
И сквозь сумрак вечерний запрокинутый в кресле
Резкий профиль креола с лебединой душой.
Почти в то же время возникает пронзительная и пророческая "Современность":
Я закрыл Илиаду и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово,
Что–то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового...
И, наконец, стихотворение "Вечер" 1914 года. Тут уже просто гимн уходящему времени суток:
Как этот ветер грузен, не крылат!
С надтреснутою дыней схож закат.
И хочется подталкивать слегка
Катящиеся вяло облака.
В такие медленные вечера
Коней карьером гонят кучера,
Сильней веслом рвут воду рыбаки,
Ожесточённей рубят лесники
Огромные, кудрявые дубы…
А те, кому доверены судьбы
Вселенского движения и в ком
Всех ритмов бывших и небывших дом,
Слагают окрылённые стихи,
Расковывая косный сон стихий.
Июль 1917–го, Париж. Несчастная любовь к Елене Дюбуше. И снова в стихах поэта плывут вечерние сумерки:
Об озёрах, о павлинах белых,
О закатно–лунных вечерах,
Вы мне говорили, о несмелых
И пророческих своих мечтах.
Словно нежная Шахерезада
Завела магический рассказ,
И казалось, ничего не надо
Кроме этих озарённых глаз...
Это – из посмертного сборника "К Синей звезде", изданного в Берлине, в 1923 году. Среди стихов, написанных в альбом парижской музы Гумилёва, есть одно, совершено небывалое в русской поэзии по сюжету: поэт приводит к дому возлюбленной героев своих произведений – стихов, поэм и пьес – чтобы они выступили в защиту его любви:
В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.
Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.
И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.
И светились звёзды золотые,
Приглашённые на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.
«Тише крики, смолкните напевы! –
Я вскричал – «И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».
И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.
Неужели мы Вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном.
О "вечерних" стихах Гумилёва можно говорить очень долго, вспоминая новые и новые примеры.
Ты улыбнулась, дорогая,
И ты не поняла сама,
Как ты сияешь, и какая
Вокруг тебя сгустилась тьма.
Тут, в этой строфе 1920 года, поэт даёт просто рембрандтовскую светотень, которую так любил ещё в юности:
Беспокоен смутный сон растений,
Плавают туманы, точно сны,
В них ночные бабочки, как тени,
С крыльями жемчужной белизны... (1906)
В 1921 году тучи над поэтом постепенно сгущались и это с пронзительной чёткостью отражалось в последних стихах:
Вот гиацинты под блеском
Электрического фонаря,
Под блеском белым и резким
Зажглись и стоят, горя.
И вот душа пошатнулась,
Словно с ангелом говоря,
Пошатнулась и вдруг качнулась
В сине–бархатные моря.
И верит, что выше свода
Небесного Божий свет,
И знает, что, где свобода
Без Бога, там света нет.
Когда и вы захотите
Узнать, в какие сады
Её увёл повелитель,
Создатель каждой звезды,
И как светлы лабиринты
В садах за Млечным Путем —
Смотрите на гиацинты
Под электрическим фонарём.
И даже в стихах, по легенде написанных Гумилёвым в тюрьме, перед расстрелом (легенда есть легенда, но ведь её тоже надо заслужить!),
строфы окрашены в багровые тона петербургского вечера:
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
Навсегда с нами эти жаркие, волшебные гумилёвские вечера.