НА ЗЕРКАЛЕ ВОД
2017 — 2020 г.
Но мы на семи обитаем ветрах,
нас, может быть, солью земли назовут…
* * *
Сонно затуманился рассвет,
Пляшет комарьё над головой,
вспыхнет под ногами огнецвет.
Господи, спасибо, что живой!
Мне бы золотистую блесну,
леску попрочнее, поводок!
Тявкнет собачонка на лису,
листьев осторожен шепоток.
Ветер заигрался, закачал
сосенку кривую у реки.
Родина. Болотная печаль,
топи, буреломы, ивняки.
Если бы отсюда… Да куда?
Где такой туманится рассвет,
ельничек, сладимая вода,
дягиль, василисник, огнецвет?
Стелется над вереском дымок,
варится похлёбка из грибов:
«Можно присолить ещё чуток!»
Карьяла, как первая любовь.
* * *
Ах, я не знаю волшебное слово —
только обычное, смертное… Рыж
берег сосновой прохлады ментоловой.
Тихое озеро — жидкое олово,
щука плеснула, качнулся камыш.
Вот костерок затрещит, и напишется:
«Дерево… птица… бессмертник-цветок» —
«Музыка слышится… Облако движется…».
Ах, я не знаю, как воздух колышется —
только обычное, смертное: Бог!..
* * *
Где отразился
хвойный лес и облака,
там узколистая качается осока.
Мне кажется: услышишь голос Бога,
пока весло нащупает рука.
И вот байдарка медленно скользит,
как рыбина, идущая на нерест.
И шелест сосен, и надмирный шелест
сливаются. Но ястреб огласит
тревожным «кийя-кийя» тишину.
Подлещика лобастого зажму
мозолистой клешнёй — смущённо выну
зазубренный крючок, довольный кину
живое серебро в корзину. У-у,
и плачу — сам не знаю, почему.
* * *
Корнями — в землю, а вершиной — в звёзды.
Какие сосны мачтовые тут!
Не зря гроза вколачивает гвозди,
и волосы прозрачные текут.
Играй, мой лес, кантату Себестьяна
и воздух разрывай, как полотно!
А не с тобой ли Мастер мирозданья
меня казнит, и любит заодно?
Когда зажжёт недремлющее око
сосновый сон печалью золотой,
я так скажу: «Да, трудно, да, жестоко,
но как замысловато, боже мой!»
* * *
Где отражает зеркальная вещь
девственный лик синеокой природы,
выгнулся в лодке серебряный лещ
и обессилел за миг до свободы.
Тлеет костёр на песчаной косе —
знатная выйдет с лаврушкой ушица!
Солнце в болотную чащу ложится,
огненно-рыжее — к рыжей лисе.
В пояс отвесила ива поклон,
заговорила вода на треноге.
«Благодарю!» — я подумал о Боге,
хлеб разломил и приправил дымком.
Озеро к небу стоит поперёк,
и пробегает внутри на ущербе
хищного месяца вёрткий зверёк.
Звёзды рассыпаны, словно бы щебень,
по серпантину
небесных
дорог.
* * *
Ночью светло на крутом берегу.
Плачет кукушка: ку-ку да ку-ку,
где вы, мои кукушатки?
Что-то не спится в палатке.
Угли раздую, подкину дровец,
старый шарманщик, усталый гребец,
выну железную кружку.
«Сколько ещё?» — и кукушку
слушаю час, а потом и другой —
видно, мне век до могилы сырой.
* * *
Где большую осину свалили бобры,
над рекою горят голубые миры,
и кукушка, мудрёная птица,
говорит, что бессмертие снится.
Вот и наша палатка стоит у ручья.
Чья вселенная эта? Возможно, ничья,
но из ночи большими глотками
пьётся дивное небо, и сами
мы стоим перед выбором: жить или нет?
В изголовье спасательный бросить жилет,
засыпая, смотреть через полог
на пылающий звёздный осколок.
* * *
Фонарик достала украдкой,
шепнула: — Тетрадку? — Лады.
А ветер вздыхал над палаткой,
и где-то у кромки воды,
ныряя, бобры заполошно
качали звезду в гамаке.
Но было немного тревожно,
как будто идёт по реке
стигийская скорбная лодка,
псалмы перевозчик поёт.
А ты мне сказала: — Так вот как
бывает! Нахлынет, и вот
напишешь такое… такое…
— Молчи, — отвечал я, — молчи!
О, дивное небо ночное!
О, бедное сердце
стучит!
* * *
«Господу мир удался». — «Ну что же,
я не согласна». — «Не стоит, Катя!»
Тёмные воды река Лемовжа
вниз, тяжело извиваясь, катит.
В красных обрывах девона стайки
ласточек быстро снуют. «Ан, кто-то
выправил берег. А я бы лайки
ставил Ему — посмотри, работа
как хороша...» — «Но постой! Ведь мерзость
мир остальной?» — «Ах ну брось, любуйся
этой рекой, ощущая близость
к небу, и музыку слушай пульса».
Так мы сидели, чаёк таёжный
пили неспешно, согнав с колена
хор комариный, и сердце сложный
путь выбирало: подкинь полено
и говори, говори о важном,
без наворотов, обыкновенно:
«В каждой детали Господь и в каждом
вдохе, в стремлении к переменам».
* * *
На зеркале вод голубая звезда,
в костре уголёк золотой,
и соком земли набухает груздя
кружок, тишиной налитой.
Послушай, послушай, как сердце стучит —
не здесь, а немножко правей!
Плотвичка на вертеле сытно шкворчит,
ползёт по руке муравей.
В траве пробежала полёвка, шурша,
и скрипнуло дерево… Что ж,
когда мы с тобой… но конечно, душа,
конечно, недаром живёшь.
* * *
И солнце — византийская монета,
и рыба-облако плывёт из глубины.
Какое счастье на исходе лета!
Немного музыки, немного тишины,
сосновой, упоительной, отвесной,
и ты стоишь глухой вселенной посреди,
предвидящий грядущее над бездной,
один с моторчиком бессмертия в груди.
* * *
Тянется в ельник чудовище дыма,
и в котелке плотва.
Сердце остыло — большая льдина —
бьётся едва-едва,
или по рёбрам внезапно грохнет
камешком из пращи.
Но если Небо совсем оглохнет,
Оно всё равно мой щит.
Компас проверю, километровку:
тот ли ручей? Другой?
Дождик умоет мою ветровку,
ветер споёт отбой.
Гуси летят высоко, крылаты.
Север необозрим.
Выворотень
когтистые лапы
расставил,
хватая синь.