«Шехерезада», - промолвил он, посмотрев на небо. -
«Что «Шехерезада»? - строго спросила она. -
«Небо». -
«Почему «Шехерезада»? -
«Арабское слово «Шехерезада» похоже на наше слово «путаница».
Посмотрите на небо: какая чудовищная путаница звёзд всех величин!
Посадить среди этой путаницы соловья, и пусть поёт.
Ах, ах, ширазские соловьи и розы Хорасана!
Ах, Зюлейка, лилия иранских долин!» -
Он издевался над шаблонной восточной экзотикой.
Он любил на Востоке иное: рыжие пески, цветение хлопка,
почтовых верблюдов (нарров) и заросли тау-сагыза.
Поэзия Саади была для него выкрутасами старого хитреца перса,
морочившего голову наивным шахам.
Из изречений Саади он ценил только одно,
которое считал пределом восточной мудрости:
«Если ты идёшь с хромым, то поднимай ногу,
чтобы его хромота не была так заметна».*
Восток настолько тонок, что невидим для того,
кто видит в зримой видимости только ничего
изо всего незримого от зримости излишней.
На путаницу мыслей всевозможного всего
походит человечества не то «Шехерезада»,
не то столпотворение на стройке вавилонской
извечной башни, коей возводиться век за веком,
пока двуногий сапиенс не станет человеком
разумным, то есть, мыслящим не только о бессмертии,
а о memento mori также помнящим всегда.
*Константин Паустовский, «Кара-Бугаз»