Би-жутерия свободы 80

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 80

Но обратимся к Опа-насу – бардопоэту, состоявшему из одних плюсов, потому что от них энергетически отталкиваться легче, что даёт (как он предполагал) прибежище логическому осмысливанию плотно окружающего его мира врагов, которых надо уничтожать и друзей, которые в трудную минуту сами неожиданно сгинут.
Уже который год двурушник Опа (с головой, закутанной в два полотенца) собирался посетить Далайламовский Тибет и  позвоночно прилегающие негнущиеся монашеские хребты. Поводом послужили растрезвоненные расторопными китайчатами с авеню «Ю» наслаивающиеся слухи о том, что, если кому-то вдруг посчастливится увидеть бракосочетание горных козлов, все хворобы рукой снимет. Опа-нас заметил китайца без подданства, складывающего быстроходные мысли в столбик и спросил себя, – а кто же я? Опираясь на неподтверждённые данные, Опа, пристрастился к кроворазжижающему Кумадину надеясь на скорую пропажу, мучавшей его мерцательной аритмии. Сердечная тарахтелка появилась 24 дикаря 2012, когда он мчал в четырёхцилиндровой лиховушке набекрень на собрание «Клуба Интимных Встреч».
Первоначально задуманный как «Клуб любителей острых ощущений режущих и колющих инструментов» – он оказался таким же нерентабельным, как покупка пылесоса для рельсового Ковра-самолёта. Сидя за рулём в транспортной пробке, Опа испугался, что его главный герой, пьяный вдрызг капитан сухогруза, будет искать трюм в трюмо или иголку в ощерившемся стогу ёжика, что не даст автору, преуспеть на литературном поприще.
Полагая, что его авторский час ещё не пробил, Опа упал, было, духом, а придя в себя, долго не мог вспомнить – навзничь или на спину, зато у него отлегло на душе, когда высветлилась картина, «как китайца» отдавалась ему на ложе бенуара.
Бывшая вязальщица обрывов на магнитных катушках Зося  грациозно ввалилась в дом Опы душной орхидеей и, подарила себя ему, не предупредив, что отказавшись от буддизма по утрам, она ждёт встреч с лучшей подругой – косметикой. Опу единила с ней не подлежащая возврату любовь ко всему воркующему и свиристящему. Пернатые об этом не были проинформированы, отчего их равнодушное отношение к потенциальным хозяевам и друзьям птиц казалось вполне оправданным. Людям они предпочитали прожаренное рациональное зерно Гегеля и лакомых насекомых под крышей  камбоджийского ресторанчика «Подполье Пол Пота».
Говорят, что только дураки бывают всем довольны. Боже, еси на Эй Би Си, как мне надоело быть умным! А вот орнитолог Опа-нас взялся за перевод нашумевшего романа Митчелла Уилсона «Живи с молнией», что в авторском варианте на певучем и клёвом птичьем языке прозвучало как: «Скрывая непомерный потенциал, живи себе женский подрядчик, Апер Котов, с застегнутой молнией». Перевод дёшево приобрёл интригующий смысл и фантастические наслоения событий вместе с авторскими правами.
Издание пользовалось большим спросом на книжных развалах и в мужских салонах красоты. Особенно в нём привлекал  мужскую половину человечества эпиграф критика и рупора совести Феофана Мерило: «Стенать легче, опираясь на обшарпанную стену».
Этим и кое-чем другим (единственное, что подлежало в нём калькуляции и расправе – это складки на сорочке героя) роман, полный свежести и новизны, поразил по-детски восторженную Зосю, не сильно разбирающуюся в носильных и непосильных для понимания вещах на барахолках авангардной литературы.
Бегло ознакомившись с шедевром для грудных в ползунках, она попросила у Опы политического убежища и перепеленать её под убаюкивающую «Lullaby of Birdland» (Колыбельная Страны Птиц) в исполнении джазовой кудесницы Эллы Фитцджеральд. К счастью, её поклонники уже находились в Гомерике, и запись нашлась быстрее, чем она ожидала. В благодарность за это Зося профессионально смерила Опу оценивающим взглядом ниже пояса, обвила его вспотевшую шею мохнатыми полотенцами рук и прослезилась, попросив бардопоэта заказать в кондитерской «Любимцы-бублики» зелёный бронежеле на десерт – яство популяризированное греческим магнатом Феодосием Деньгами.
В Рождество, готовясь к конгрессу поэтических бездарей, скептически настроенный Опа-нас дёшево отделался покупкой памперсов, а Зося, гордившаяся грудями вразнос, его нравоучением: «Перестань выкобениваться и ставить перед собой неразрешимые глазированно-гламурные задачи, глядишь, и ты обретёшь покой». На фоне наскучивших граффити Брюквинских стен Опа-нас пытался поближе познакомить Зосю с первоосновами своего песенного  ломбардного прошлого. Вот его незатейливый рассказ.
Нельзя рассматривать буженину как проявление свинства, в этом я был убеждён девицей со смазливой мордашкой, содранной с Ядвиги Кшиштовны Предбанник. С ней мы периодически сцеплялись в коридоре буреломных страстей, когда, движимые единым порывом, украдкой от других выносили мусор из семей.
Представляя её, всепоглощающей воздушной ямой накрашенного рта, я убеждался, что мы рождены в чудесной стране, где сказку запросто сделают пылью, а любительскую колбасу несъедобной, чтобы свободней дышалось в газовых камерах, и мне стало понятно почему остепенившиеся степные волки (из тех что проживают в огрызке – Брюквине) называют Нью-Порк яблоком.
Я обменивался с Я-двигай приветствиями в надежде, что их не придётся возвращать, но за эту надежду приходилось расплачиваться изящной беседой на дружеской ноге в стёртых тапочках, из которой был сделан вывод, что у черепахи рациональный домик – ни подвала тебе, ни антресолей. Под воркованье голубей сквозняк погуливал от пальцев до пяток, пока соседка (там она была вахтёром, а здесь  консьержкой – смотрительницей в замочные скважины) снабжала меня сплетнями, поливая людей из зубастой лейки-недержалки, как цветы – у кого в подъезде сучье вымя под мышкой, а у кого в Гринвидж Виллидже голубой карбункул, который даже на приличные штиблеты не выменяешь. Дарственные энциклопедические знания она отчасти черпала у любовника журналиста-междуогородника Бумы Барашкова – странного типа с ангиомой в пол лица (можете выбрать ту половину, которая вам больше приглянётся). Оставшийся на бобах Бума был без ума от неподвижной Я-двиги – он любил холодные закуски и разгорячённых женщин, а то, что одна из её ног напоминала ножку циркуля, его вовсе не смущала. Образ Ядвы преследовал Буму даже в скоромные дни. Барашков, обожавший космические таинства, «Dark side of the moon» Pink Floyd и кошерную нетерпимость в пище, перекладывал фривольные думы на нескладные декадентские стихи и всё, что оставалось после других женщин.

Я помню вас в тени раскрытого окна,
ночной оркестр цикад трещал неугомонно,
роилась мошкара у нежного пеона.
Другая часть лица луною не видна,
а я в ракете слов лечу по зову лона.

Представил в темноте обратный лик луны –
невинно заключён в невидимую пропасть.
На ухо вам бубнит «Ля Бамбу» Трини Лопес
Его бэкграунд вокал – гуляки-крикуны,
а вы к мольбам моим глухою остаётесь.

На конфитюр свобод не смею посягнуть,
во сне я Дон-Жуан, а наяву робею.
Вы вышли на балкон, сжимая чёрный веер,
я ж всей душой стремлюсь к раскрытому окну,
а к телу как всегда претензии имею.

Запомнил вас в тени раскрытого окна.
Ночной оркестр цикад трещал неугомонно.
Роилась мошкара у бледного плафона.
Другая часть лица осталась не видна,
скрывает от меня её – деревьев крона.


(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #81)